– Любовь, искусство любить, – говорил Жоффрей де Пейрак, – драгоценнейшее качество, которым наделены мы, французы. Я побывал во многих странах и видел, что это признают все. Так возрадуемся же, друзья мои, возгордимся, но в то же время будем начеку: эта слава может оказаться непрочной, если не придут ей на помощь утонченные чувства и умное тело.
Он наклонил голову, и на его лице в черной бархатной маске, обрамленном пышной шевелюрой, сверкнула улыбка.
– Вот для чего собрались мы здесь, в Отеле Веселой Науки. Но это совсем не означает, что я предлагаю вам окунуться в далекое прошлое. Конечно, я не могу не вспомнить нашего магистра в искусстве любви, который некогда пробудил в сердцах людей это прекрасное чувство, но мы не должны отбрасывать и то, что внесли, совершенствуя его, последующие поколения: искусство вести беседу, развлекать, блистать остроумием, а также и более простые, но тоже немаловажные утехи, располагающие к любви, такие, как заботы о хорошем столе и изысканном вине.
– О, вот это мне больше подходит! – заорал шевалье де Жермонтаз. – Чувства – это все ерунда! Я съедаю половину дикого кабана, трех куропаток, полдюжины цыплят, выпиваю бутылку шампанского – и пошли, красотка, в постель!
– Ну а если красотка зовется госпожой де Монмор, то после она рассказывает, что в постели вы умеете оглушительно храпеть – и только!
– Она рассказывает это? О предательница! Правда, как-то вечером я так отяжелел…
Дружный хохот прервал толстого шевалье, но он, добродушно снеся насмешки, поднял серебряную крышку с одного из блюд и двумя пальцами выхватил оттуда куриное крылышко.
– У меня так – уж если я ем, то ем. Я не валю все в одну кучу, как вы, и не прибегаю ни к каким тонкостям там, где в них нет надобности.
– Грубая свинья, – тихо проговорил граф де Пейрак. – С каким наслаждением я смотрю на вас! Вы – воплощение всего, что мы вытравляем из наших нравов, всего, что мы ненавидим. Смотрите, мессиры, смотрите и вы, любезные дамы, вот потомок варваров, тех самых крестоносцев, которые с благословения своих епископов разожгли тысячи костров между Альби, Тулузой и По. Они так яростно завидовали этому очаровательному краю, где воспевалась любовь к дамам, что испепелили его и превратили Тулузу в город нетерпимости, недоверия, город жестоких фанатиков. Мы не должны забывать, что…
«Не надо бы ему так говорить», – подумала Анжелика, потому что, хотя гости и смеялись, в черных глазах некоторых из них, она заметила, вспыхнул недобрый огонек. Ее всегда поражала, та неукротимая злоба, какую вызывали у этих южан события четырехвековой давности. Но крестовый поход против альбигойцев был, верно, так ужасен, что и до сих пор в деревнях можно услышать, как мать пугает своих детей страшным Монфором.
Жоффрею де Пейраку нравилось разжигать эту злость, и не столько из местнического фанатизма, сколько из ненависти к любой ограниченности ума, к хамству и глупости.
Сидя на противоположном конце огромного стола, Анжелика смотрела на мужа
– он был в бархатном темно-красном костюме, расшитом брильянтами. Маска на его лице и черные кудри оттеняли белизну высокого воротника из фламандских кружев, манжет и длинных подвижных пальцев, унизанных перстнями.
Анжелика была в белом платье, и оно напоминало ей день свадьбы. Как и сегодня, самые знатные сеньоры Лангедока и Гаскони восседали за двумя длинными банкетными столами, которые были накрыты в гостиной. Но сегодня в этом блестящем обществе не было ни стариков, ни священнослужителей. Теперь уже Анжелика знала в лицо каждого гостя, и она заметила, что большинство окружавших ее в этот вечер парочек не были законными супругами. Д'Андижос был с любовницей, пылкой парижанкой, госпожа де Сожак, жена магистрата из Монпелье, нежно склонила свою темную головку на плечо какого-то капитана с золотистыми усами. Несколько кавалеров, которые пришли одни, подсели к тем свободомыслящим дамам, что осмелились явиться на знаменитый Праздник любви без провожатых.
Все эти роскошно одетые мужчины и женщины словно излучали молодость и красоту. В пламени свечей и факелов сверкали их украшения из золота и драгоценных камней. Окна гостиной были широко распахнуты в теплую весеннюю ночь. Чтобы отпугнуть комаров, в курильницах жгли листья лимонной мяты и фимиам, и этот пьянящий запах смешивался с ароматом вин.
Анжелике казалось, что она слишком проста для такого общества, что она здесь неуместна, как полевой цветок среди пышных роз.
Но на самом деле сегодня она была особенно хороша и держалась ничуть не хуже других знатных дам.
Рука юного герцога Форба де Ганжа скользнула по обнаженному плечу Анжелики.
– Какое несчастье, сударыня, – прошептал он, – что вы принадлежите такому мэтру. Сегодня вечером я не могу оторвать от вас взгляда.
Она шаловливо ударила его по пальцам кончиком веера.
– Не торопитесь применять на практике то, чему вас здесь учат. Лучше послушайте слова умудренных опытом; «Глупец, кто спешит и поминутно меняет свои привязанности». Вы не заметили, какие розовые щечки и озорной носик у вашей соседки справа? Между прочим, я слышала, будто эта молоденькая вдовушка потеряла очень старого и очень ворчливого мужа и не прочь, чтобы ее утешили.
– Благодарю вас за ваши советы, сударыня.
– «Новая любовь убивает старую», ведь так сказал мэтр Ле Шаплен.
– Любое поучение из ваших прелестных уст для меня закон. Прошу разрешения поцеловать ваши пальчики и обещаю заняться вдовушкой.
На противоположном конце стола разгорелся спор между Сербало и мессиром де Кастель-Жалоном.
– Я гол как сокол, – говорил Кастель-Жалон, – и, не скрою, продал арпан виноградника, чтобы приодеться и приехать сюда в приличном виде. Но клянусь, чтобы быть любимым, не обязательно быть богатым.
– И все-таки такой любви будет недоставать утонченности. В лучшем случае ваша идиллия будет
