знания полицейского, так что кандидатура Сарджента — самая подходящая: работа — легче не придумаешь: присматривать за одним человеком.
Брюс презрительно скривил губы: неужели следить за супругой какого-нибудь надутого индюка с мошной, который откупил свою крошку с потрохами, а теперь опасается, что перепадает кому-то еще?
Майер покачал головой: совсем нет, родственник весьма состоятельного человека психически болен, с ним случаются приступы — глубокая депрессия, уже были три попытки покончить с собой; дома за ним обеспечен присмотр, но не держать же его в остальное время на привязи; тот, кто нанимает Сарджента, хочет, чтобы и на улице за родственником приглядывали, как бы чего не случилось… Если Брюс согласен, они поедут к его знакомому для обсуждения деталей, если нет, то незачем ковыряться в чужой жизни.
Сарджент не раздумывал, даже не спросил о вознаграждении, понимая, что Майер не предложит грошовое дело.
Решили поехать сразу. Через полчаса их машина вползла в благоустроенный пригород. По мере продвижения в глубь его, дома становились все внушительнее, разнообразием фасадов напоминая выставку стремящихся перещеголять друг друга архитекторов. Лужайки зеленели тихо и дремотно, но Сарджент знал, что каждая дверь обита изнутри стальными полосами, а сквозь хорошо замаскированные глазки за их машиной, быть может, наблюдают; все гаражи накрепко закрыты, и кустарник вокруг домов, как и рекомендовала полиция, вырублен — никто не смог бы затаиться под стенами; в отсвечивающих окнах темнели решетки, над дверями — мощные осветительные лампы.
Машина замерла перед самым красивым и большим домом.
Гордон Кэлвин метался, внешне ничем не выдавая себя, но в голове его сменялись одно за другим пугающие видения: казалось, его подстерегают, непрестанно наблюдают за каждым шагом и даже знают, о чем он думает в данную секунду. Гордон с опаской поворачивался спиной к темному коридору, закрывая дверь после того, как вошел с улицы, и сразу же включал свет повсюду с тем, чтобы выключить его только утром.
Он делал вид, что страх его — тот же самый, что вцепился в него после гибели самолета у берегов Ирландии; этот страх даже поумерился, когда потерпел аварию «Боинг» в Манчестере и мир заговорил о дефектных моторах фирмы «Прэтт энд Уитни», и те, кто направлял Кэлвина, потирали руки: антибоинговая лихорадка им в масть; но Кэлвин побаивался: не могло ли случиться так, что все авиакатастрофы последних месяцев — детище его дружков? Тогда он оказался в эпицентре чудовищной аферы, и все подстроено так, что, если кто-нибудь раскопает, подозрения падут только на Кэлвина, а те, кто все это затеял, останутся в стороне: он даже не знал настоящих имен этих людей, вернее, знал, но не удивился, если бы они оказались липовыми. И еще он не мог представить теперь, как тогда согласился на все это. Но тогда ему позарез нужны были деньги, и он не особенно рассуждал, потому что столько ему не предлагали никогда: он мог сомневаться, опасаться и про себя скулить, но сумма сумела приглушить тревогу, договориться с сомнениями…
Кэлвин смотрел по телевидению программу новостей. Диктор, будто заглядывая в глаза только Гордону и отлично понимая, что именно его сообщение заинтересует, как никого иного, сказал: на дне Атлантики обнаружена носовая часть фюзеляжа «Боинга», погибшего у берегов Ирландии. Эксперты в один голос утверждают, что, судя по расположению обломков носовой части, в багажном отсеке произошел взрыв.
Гордон слушал вполуха что-то насчет аппаратуры, контролирующей полет, и предполагаемой мощности взрыва: ему-то зачем эти подробности, когда он все знал наверняка и про мощность, и про багажный отсек!..
Когда диктор перешел к другим сообщениям, Кэлвин прошептал: «О, боже!» И телефон тут же ожил, будто человек, которого всегда боялся Кэлвин, подсматривал за ним и, увидев, что тот совсем расклеился, позвонил, но не для того, чтобы утешить, а чтобы держать руку на пульсе — быть в курсе…
— Смотрите телевизор? — просипела трубка.
— Смотрю, — пробормотал Кэлвин.
— Ну и как?
— Жалко детей, — сгорая от презрения к себе, пробормотал Гордон, и трубка подтвердила: да, конечно, детей всегда жалко, но в данном случае важно, чтобы Кэлвин не наделал глупостей. Концы запрятаны надежно, и если не делать резких движений и не пускать пузыри, то никто ничего не узнает.
По странному проглатыванию слов, по глухоте интонаций, а может, и вовсе не от этого, а мгновенно прозрев, Кэлвин понял, что если и раньше ему не доверяли, то теперь он стал обузой для всех, и хромой, которого Гордон так боялся, конечно же подумывает о том, как избавиться от Кэлвина, и непременно уберет его; и мешают хромому только известность Кэлвина, его пост и ранг и то, что не так просто выдернуть Кэлвина из жизни, как морковь из взрыхленной грядки. Случись что с Кэлвином — многие сопоставят его ответственность за полеты и неожиданную гибель; а раз так, ортопедическому ботинку придется поломать голову над тем, как переместить Кэлвина из бытия в небытие таким образом, чтобы это всех устроило, чтобы никаких подозрений в мозговитых головах не зародилось и чтобы проблемы Кэлвина, живого и мертвого, так и остались только его собственными проблемами…
Майер пропустил Брюса перед собой, они вошли в кабинет хозяина дома. У стола стоял сухопарый тип на две головы выше Сарджента: крошечный череп сидел на длинной шее чуть наискось, и два оттопыренных уха пунцовели рубиновым обрамлением иссиня-бледного лица.
— Лео Бейкер, — неожиданно пискляво провозгласил тип.
Сарджент попробовал выдавить любезную улыбку — как-никак ему предлагали работу — и представился. Лео Бейкер на улыбку Брюса ни малейшего внимания не обратил, бесцветно рассказал, что его родственник тяжело болен психически, несколько раз пытался покончить с собой. Но постоянно держать его взаперти жестоко. Задача Сарджента — следить за безумцем вне дома. Брюсу дадут машину, оплатят все расходы. Каждый день необходимо сдавать дворецкому дома, в котором живет больной, письменный отчет о работе. В нем указывать, где был поднадзорный, с кем контактировал, как себя вел, — с разбивкой по времени, как в полицейских сводках.
Сарджент прикинул, что муторно, но несложно — платить обещали прилично.
Контракт предполагалось заключить на год.
— Если не углядите, — Лео Бейкер дотронулся до пунцового уха, — деньги вернете назад и заплатите неустойку.
Лео Бейкер вынул из ящика стола фотографию, протянул Брюсу.
С цветного фото на Сарджента смотрел мягко улыбающийся лысоватый голубоглазый блондин. Никакой ненормальности в нем Брюс не заметил, хотя знал, что психи бывают разные на вид. И еще Сардженту показалось, что он видел где-то этого человека, только вот где и когда, припомнить не мог и решил, что тип лица довольно распространенный и просто напоминает ему кого-то из тех тысяч людей, что мелькали перед ним за годы службы в полиции.
— Как его зовут? — Брюс не стал засовывать фото в карман, протянул Бейкеру, давая понять, что ему достаточно один раз взглянуть, чтобы запомнить навсегда. Бейкер, вроде и не ожидая другого, бросил фото в ящик.
— Не имеет значения, — вмешался Майер, — вы должны только следить за ним, лучше, если он и не заметит: больной раздражается, замечая опеку.
— Как ваше легкое? — неожиданно поинтересовался Бейкер, и Брюс вздрогнул: сначала он не мог вспомнить, говорил ли о своем несчастье Майеру, а если и говорил, то выходит, тот все до мелочей передал Бейкеру и они обсуждали кандидатуру Сарджента, не упустив из виду никаких деталей его биографии. Брюсу стало неприятно, как каждому, кто видит, что о нем подробнейше осведомлены, но делают вид, что знают лишь имя и фамилию.
Бейкер догадался, что вопрос о легком пришелся некстати, и деловито предложил оформить отношения нотариально.
Вечером Сарджент позвонил Дайне и сказал, что нашел работу, и голос его искрился от возбуждения. Дайна радовалась вместе с ним. Болтали о пустяках и совсем не касались их отношений, а тем более перспектив, не желая испортить непринужденный разговор. Дайна даже не спросила, как себя чувствует Брюс, хотя обычно не обходилась без этого вопроса, и Сарджент едва не обиделся, но вовремя понял, что Дайна тоньше и лучше и не хочет дежурным любопытством портить ему настроение, стремится показать
