оказаться там сразу с двумя — приятно вдвойне, а возможно, даже более. Чем больше, тем занятнее. В любом случае попробовать стоит.
— М-м. Тебе хочется подглядывать за нами, как за куклами, не правда ли?
— Да, пожалуй. Не стану спорить. Никогда не находил ничего дурного в наблюдении за другими в постели, при условии, что сам не только наблюдаешь. А без дела, разумеется, я не останусь. И еще одно условие, которое я ставлю, — никаких посторонних мужчин. Но это нам тоже не угрожает.
— Я… понимаю. Ты хотел бы, чтобы я относилась к Джойс так же нежно, как она ко мне?
— Делай все, что тебе самой приятно.
— Но ты бы хотел?
— Да, конечно.
— О, Морис… Морис, а не поведем ли мы себя на деле так, как заранее и представить не можем?
— Почему бы и нет? Боже мой, все это в порядке вещей.
— Я считаю, что это просто мальчишество, и не возражай, пожалуйста.
— А, тогда понятно, почему к подобным вещам так тянет.
— Ладно, но должна сказать, что Джек бы не одобрил наш тройной союз, — выпалила она стремительно, хотя обычно первое слово тянула дольше, чем сейчас всю фразу целиком.
Я широко открыл глаза, инстинктивно чувствуя, что таким образом легче подготовиться к любому продолжению, хотя в поле зрения Даяны не могло попасть ничего, кроме плотно прижатой к ней щеки, кончика носа и подбородка.
— Конечно, — сказал я.
— Я знаю, что все врачи трахают своих пациенток, но Джек хотя бы мог притвориться, что он не такой, — продолжала она, некоторое время следуя новой тактике — говорить с нормальной человеческой скоростью. Затем вернулась к прежней манере. — Но это ерунда в сравнении с тем, что у меня действительно накопилось на душе против него.
Воцарилась тишина. Наступит день, когда я по самую шею зарою ее в муравьиную кучу или притворюсь спящим, когда она попытается закопать туда меня, но произойдет это не сегодня.
— В чем дело?
— Я его терпеть не могу. Просто ненавижу.
— Неужели?
В действительности я был удивлен куда сильнее, чем можно было понять по моему тону. Даяна так редко вызывала у меня всплески чувств (за исключением сильной похоти и крайнего раздражения), что я, вероятно, приобрел привычку в случае необходимости широко открывать глаза и еще шире улыбаться.
— Разумеется… не переношу его. Безусловно, ты должен знать об этом. Он против меня ничего не имеет, потому что я ему безразлична, как любая другая жалкая козявка, но я его ненавижу со страшной силой.
— Что тебя в нем не устраивает?
— О, все. Я убеждаю себя много лет подряд, что должна его оставить. Но, Морис, тебе не кажется это странным?
— Что именно?
— Послушай, ты знаешь меня и Джека более трех лет и никогда не замечал, хотя все абсолютно ясно и очевидно, что я его не переношу. Ты действительно не замечал? То есть ты не шутишь?
— Нет.
— Ты в этом уверен?
— Да. Да, я абсолютно уверен.
—
Я был уверен, что никогда слыхом не слыхивал ничего такого о ее отношениях с Джеком, даже в худшем случае они укладывались в рамки взаимной терпимости, но сейчас не мог понять, сделано ли признание с целью оправдать наши отношения или оно — еще один тактический ход в кампании против меня, указывающий, насколько я менее чуток, чем другие, — сама она, например. Однако не успел я изобрести каких-либо избитых аргументов в защиту своей эмоциональной неполноценности, как — она, видимо желая создать удобный плацдарм для наблюдения, стала понемногу от меня отодвигаться, при каждом движении ерзая всем телом. Откат продолжался, на мой взгляд, до тех пор, пока челюсть у нее не отвисла, а глаза не поглупели, как вчера. Выгнув спину, она сказала, без всяких дефисов между слогами:
— Хорошо, давай устроим это. Когда захочешь. Я сделаю все, что доставит удовольствие тебе.
Я пришел в такое возбуждение, что наслаждения растянуть не удалось, однако мне не попадалась женщина, которая бы не оценила по достоинству накал страсти мужчины, и даже в самое короткое время я сумел разыграть виртуозное попурри на тему интимных ласк, испробованных нами прежде. На самом-то деле это в известной степени ложь. Мое воображение не в силах воспроизвести их во всей полноте, ибо я забыл, что именно тогда происходило, но вспомнить могу любую из них. И если они и несут в себе некоторую порочность, хотя бы в каком-то смысле, то пусть и будут порочны. В противном случае катитесь вы ко всем чертям. Кто считает, что обычный сексуальный акт, а возможно, и не совсем обычный, не должен приносить наслаждения, тот просто монстр, в большей или меньшей степени.
Когда мы ехали обратно, Даяна выглядела подавленной. Я задавал себе вопрос, не собирается ли она набить себе цену и, по обыкновению, повернув свою интересную личность новой гранью, заявить, что передумала и отказывается от оргии; но размышлять над догадкой долго и всерьез не было возможности, ибо меня занимала другая мысль — как сделать ей еще одно предложение, в своем роде не менее хитроумное. В конце концов я сказал:
— Даяна, я хочу попросить тебя еще кое о чем.
— Понятно, ты, я и Дэвид Полмер?
— Ничего похожего. Полагаю, я нашел место, где зарыт клад. Не составишь ли компанию, когда я туда пойду?
— Морис, ты меня ужасно пугаешь. Какой клад? Откуда ты о нем знаешь?
— Я наткнулся на старинные документы, касающиеся моего дома, в которых, собственно, и указано, где клад зарыт, хотя что в нем — неизвестно. Разумеется, там может ровным счетом ничего не оказаться.
— Понимаю. А где это?
— Видимо, э-э-э, на том маленьком кладбище, которое расположено по дороге к «Зеленому человеку».
— В могиле? В чьем-то гробу?
— Именно так и написано в бумагах.
— Ты хочешь раскопать могилу и вскрыть чей-то гроб?
Она быстро схватила мою мысль.
— Да. Это очень старая могила. В ней не осталось ничего, кроме костей. И этого клада.
— Морис Эллингтон, неужели ты окончательно и бесповоротно сошел с ума?
— Нет, не думаю. С чего ты взяла?
— Шутишь? Раскапывать могилу!
— Я вовсе не шучу, уверяю тебя. Мне нужен этот клад. Я же сказал, возможно, там вообще ничего нет, а если есть — то какая-нибудь ерунда, заранее ничего сказать нельзя. Я попросил о помощи тебя, одну- единственную, ведь ты не из тех, кого такие вещи шокируют, а мне нужно, чтобы кто-то подержал фонарь и при необходимости был под рукой.
Все прошло гладко, но она не преминула меня поддеть.
— Признайся, тебе нужна не помощь? Нет, тебе нужен сообщник. Ты просто боишься взяться за дело в одиночку.
Я кивнул с преувеличенным раскаянием. Ее последние слова были далеки от истины: если при
