Сан-Ремо-Драйв

работу.

— Черт возьми! — Я наклонился к столу и смахнул листы рукописи. — Ты когда-нибудь станешь нормальным?

— Зачем ты это сделал? — закричал он. — Ты же знаешь, что у меня желудочный вирус. Поэтому я не такой, как ты.

— Мои дети пропали! Ты можешь понять?

— Дети? — Внезапно розовый желвак у него на лбу, семафор эмоций, перестал пульсировать. Он сделался белым, как водяной пузырь. — Не знаю, брат. Ой-ой. Ой-ой. Барти не знает. Они были здесь. Совсем недавно здесь были.

Тогда я вспомнил о садовой калитке. Она всегда на засове. А в этот раз была открыта.

— Барти, успокойся. Подумай. Они выходили из сада? Через калитку. Выходили? Ты их видел? В какую сторону они пошли?

Он сидел на стуле и раскачивался взад-вперед.

— Это Барти виноват. Ненормальный Барти. Он их потерял. Из-за него они утопли. В океане. Утопли, утопли. — Он раскачивался, повторяя это слово, как ребенок.

— Оставайся здесь, хорошо? Я их поищу. Никуда не уходи.

— Барти боится. Он боится Лотты. Что она скажет? Что она с ним сделает? Барти плохой! Он не знает запятых. Зачем только этот Барти родился?

Я затрусил к пляжу. Спидуэй пересекал уже бегом. К песку вел ржавый пандус. Я с грохотом сбежал по нему. Пляж был безлюден. Солнце, как раскаленная болванка, опускалась в чан Тихого океана. Чайка пролетела на юг, словно задергивая за собой занавес ночи. Она кричала. Вдали, как меловой вал, виднелась линия бурунов. Вокруг кучами лежали водоросли и скорлупа ракушек. На мокром песке ни единого следа, кроме моих. Я пробежал сотню метров на север, потом еще сотню. А что я ожидал увидеть? Как они перебрасываются мячом? Играют в салки? Борются, по своему обыкновению, на песке, предпочитая его коврам в доме? Я звал их:

— Майкл! Эдуард!

Сердце стучало. Я взмок — то ли от пота, то ли от сорванных ветром брызг. Возможно ли это? Вошли в океан? Там волнение. Пронизывающий холод. Что сказал Барти? Утопли? Внезапно это слово вселило в меня ужас. Найду обнявшиеся окоченелые тела?

— Майкл! Эдуард! Отзовитесь!

Я повернул обратно. Я спотыкался. Я оступался. Я упал. Господи, пожалуйста. Господи, пожалуйста, — твердил я. Внезапно на юге зажглись тысячи огней — пристань в Венисе, иллюминированная к Рождеству. Неужели туда пошли? К причалам? Они давно отказались от аттракционов — от «Гигантского ковша», от американских горок, от «Ноева ковчега», который качался, как корабль, а в окнах стояли жирафы. Теперь их занимала только рыбная ловля.

Потом на фоне мерцающих огней обозначился темный силуэт. Он был высокий, как жираф в «Ковчеге», и такой же тощий. Пристань с иллюминацией виднелась как бы сквозь его скелет. Но жираф этот был живой, он двигался. Вернее, на нем что-то двигалось. Послышался приглушенный возглас, смех, крик. Спотыкаясь, я двинулся вперед. Проморгался и увидел ясно: это была вышка спасателей, на зимние месяцы покинутая. Кто-то вскарабкался по ее укосинам и, качаясь, стоял наверху.

— Струхнул! Струхнул! — это был голос Майкла. — Прыгай! Прыгай давай.

Я стоял, и слезы душили меня, не давали произнести ни слова. На моих глазах темная фигура — это могла быть одна из обезьянок Ноя — оторвалась от помоста и кубарем прокатилась по земле.

Вторая обезьяна вскарабкалась на вышку и замерла на краю.

Раздался торжествующий смех. Эдуард крикнул:

— Ха! Ха! А теперь кто струхнул?

— Джеронимо![110] — Майкл прыгнул в темноту и приземлился на четвереньки.

Словно загипнотизированный, я смотрел, как на фоне огней возникает еще одна, гориллообразная, фигура. Мартышки заплясали вокруг нее.

— Твоя очередь! Твоя очередь! Ты обещал!

— Нет, мне страшно. Я старый. Я переломаю себе кости.

Так протестуя, большая черная фигура взобралась по перекладинам на вышку. Слышно было тяжелое дыхание с табачным присвистом.

Размахивая руками и болтая ногами, мой брат Барти бросился вперед и, вместо того, чтобы мягко приводниться, грохнулся на землю.

Я почувствовал ногами сотрясение почвы.

— Барти! — закричал я на бегу. — Ты цел?

— Папа! — крикнул Эдуард.

— Папа! Папа! — крикнул Майкл.

Они кинулись ко мне.

Бартон медленно поднялся.

— Привет, брат! Ты видишь? Барти их потерял. Барти их нашел. И все — сам.

Я упал на колени и обнял детей. Я ощупывал их в темноте; они целовали мне руки, целовали и целовали. Словно я был властелином.

5

Втроем мы с трудом поместились в маленький «бокстер». Ребята мгновенно уснули на соседнем сиденье. Я медленно ехал вдоль океана, мимо толстой пушки с ядрами, под пересаженными пальмами. Повороты и зигзаги Амальфи я одолевал ползком. Мальчики спали, сцепившись руками, переплетясь ногами, как, наверное, в чреве их несчастной матери. Примерно через полчаса я свернул с Сансета и поехал вверх по кривому Сан-Ремо. Уже неподалеку от дома я увидел на рядке кипарисов мигающую полосу света. Я снял ногу с газа, и мы катились по инерции, пока впереди не показалась полицейская машина. Она стояла прямо напротив дома 1341. Один полицейский, без фуражки, сидел на пассажирском месте, другой, в фуражке, торчал между колоннами портика. Я включил вторую скорость и с ревом пронесся мимо патрульной машины вверх по улице. Ребята проснулись.

— Что такое? — спросил Майкл.

А его брат сказал:

— Разве мы не домой?

Мне было некогда отвечать. На двух колесах я взял поворот на Лукка, а потом еще один на Монако. На знаки «Стоп» я не останавливался. Левого поворота на Сансет не было, но я все равно повернул и поехал на восток.

Голос у Эдуарда прерывался:

— Папа! Ты меня испугал. Что случилось?

— Ничего не случилось, — ответил я и затормозил перед светофором на Аллендорф.

Но что-то, конечно, случилось. Полицейские приехали либо арестовать меня, либо, что еще хуже, забрать близнецов. Неужели мир встал с ног на голову? Марша похитила детей, а в бегах — я. Загорелся зеленый свет. Я тронулся дальше, но уже с умеренной скоростью, 65. Меньше всего мне хотелось сейчас, чтобы меня остановили за превышение, или за неподачу сигнала, или за смену рядов.

— Я не спал, — сказал Майкл. — Ты проехал мимо дома.

— Куда ты нас везешь? К бабушке?

Куда же еще ты их повезешь? Это были слова Лотты. Но как раз туда я и не мог поехать. Если полиция еще не дежурит на углу Оукхерст, то мать незамедлительно сообщит ей с гордостью о своем прибавлении. Дом Эрни был всего в нескольких кварталах, в Брентвуде. Ехать туда? Или остановиться в гостинице? А можно было так и ехать прямо-прямо, через горы, через пустыню Мохаве в резервации Аризоны — куда, я боялся, могла увезти детей Марша. В вышине, слева, как парусник, севший на риф, или Ноев ковчег на Арарате, стояли залитые светом стены музея Гетти. Я перебрался на правую полосу, по развязке выехал на шоссе 405 в сторону севера и с некоторым опозданием ответил на вопрос сына: