господина Анри Белье. Она ведь не могла ходить по тротуарам: ей нужен был провожатый, а на улице Тибумери все были заняты своим делом, никто не хотел зря тратить вечер. Габриель вышла одна. Она не умела ходить по улицам. И когда она переходила какую-то площадь, сама не зная, куда она идет, ее чуть было не раздавил автомобиль. Шофер стал ругать девушку. Но Габриель сказала ему, что она слепая. Она сказала также, что ей нужно спасти одного человека. Она попросила помочь ей. Она верила, что все шоферы такие же добрые, как тот, что катал ее когда-то вместе с Жанной. И слова ее подействовали на шофера. Он согласился довести слепую до дома, где жил прокурор республики.
Вы, может быть, недоумеваете? Значит, старая книга не лжет? Обождите! Если шоферы и добрые люди, то они управляют только своими автомобилями. А людьми — и шоферами, и всеми другими людьми — управляют совсем не шоферы.
Прокурор республики, господин Анри Белье, несмотря на ранний час, уже готовился лечь спать. Дело в том, что завтра ему предстояло необычайно рано встать. Он должен был завтра проснуться, как самый несчастный поденщик, в пять часов утра. Всякая служба имеет теневые стороны. В пять часов приятно лечь спать, после ночи, проведенной в баре «Гаверни», но прокурору предстояло завтра именно встать в это не подобающее время. В шесть должны гильотировать какого-то преступника, и господин Анри Белье обязан при этом присутствовать, олицетворяя собой закон. Благодаря присутствию господина Анри Белье простой акт отделения головы от туловища приобретает характер торжества человеческого разума и совести. Поэтому ему нужно проснуться завтра в пять часов, когда особенно хорошо спится. Что же, такова у господина Анри Белье служба. Он занимает высокий пост. Он один из самых уважаемых людей республики. Он неплохо живет. У него автомобиль лучшей марки «ройлс». У него вилла в Довиле. Но у него имеются свои обязанности, как у простого поденщика. Он должен, например, присутствовать при отрезывании голов. Ведь сказано же в старой книге, что каждый в поте лица зарабатывает свой хлеб. Может быть, и не врет эта книга?
Итак, господин Анри Белье, предвидя раннее пробуждение, решил рано лечь спать. Когда Габриель пришла к нему, он принимал перед сном ванну. Он лежал в воде, розовой и пахучей от брошенных в нее кристалликов. Он нежился, лениво шевеля рукой, чтобы не задремать в теплой воде. Слуга потревожил его. Он сообщил господину Анри Белье о странной посетительнице, которая требует, чтобы господин прокурор республики немедленно принял ее, говоря, что дело идет о спасении человеческой жизни. Узнав, что посетительница слепая, господин Анри Белье вышел к ней в купальном халате, в голубом мохнатом халате. Он удивленно прищурился: перед ним стоял ангел.
Вы ведь знаете, что написано в старой книге? Это ангел остановил руку Авраама с занесенным ножом. И много других, вовсе необычайных, чудесных вещей делали эти ангелы.
Господин Анри Белье увидел перед собой ангела. Ангел сказал ему:
— Тот человек невинен. Вы не должны его убивать. Ко мне явился сегодня вечером кто-то чужой. Он мне сказал об этом. Но я это знала и раньше. Он мне сказал еще: «Номер сорок семь знает, откуда у него восемьсот тысяч». Сейчас же прикажите, чтобы его не смели убивать.
Господин Анри Белье услышал это. И что же — он не кинулся к телефону, он не начал дрожать от одной мысли, что могли убить невинного человека. Лениво зевнув, он сказал:
— Но это же мистика… Какой человек?.. Что такое «номер сорок семь»?.. Номер дома?..
И так как Габриель не могла ему сообщить ничего положительного, он решил, что слепая страдает галлюцинациями. Он учтиво ответил ей:
— Простите, сударыня, но я ровно ничего не могу сделать.
При этом он рукой растирал свою розовую грудь, еще издававшую запах лаванды. Так принял ангела господин Анри Белье.
Теперь вы сами понимаете, что старую книгу следует сжечь, сжечь скорей, сжечь вместе с шагреневым переплетом.
Габриель не уходила. Она стояла и тихо плакала. Глупая Габриель, она верила, что стоит ей прийти, сказать «остановитесь», и невинный человек будет спасен. Тогда Анри Белье, который, вероятно, был усердным почитателем старой книги и которого теплая ванна сделала на редкость чувствительным, растрогался. Ему пришла в голову великолепная идея. Что, если эта слепая пойдет сейчас к осужденному? Дочь убитого простит убийцу накануне казни. Это же будет настоящим христианским поступком. Убийца умрет с облегченной совестью. Он умрет в шесть утра. Следовательно, в пять господин Анри Белье должен встать. Он не успеет как следует выспаться. Утром холодно. Господин Анри Белье будет, не выспавшись, ежиться и дрожать. И, получив согласие слепой, он торопливо подписал разрешение на свидание. Пусть она едет сейчас же в тюрьму Санте. А господину Анри Белье пора спать.
В четвертом корпусе было тихо, как всегда. Туда не долетали звуки с воли, и арестанты, находившиеся там, не знали, что на улице Санте, у тюремных ворот, устанавливают сейчас «вдову». Не знал этого и Андрей. Но он знал, что теперь скоро, совсем скоро конец. И кажется, уже не с отчаянием, с одной только надеждой он думал об этом конце. Он понимал, что больше не увидит Жанны. Но в эти последние дни он был полон ею. Ее лицо, глаза, голос, дыхание заполняли камеру. Это не было бредом, это было победой. В глубине четвертого корпуса, вопреки всем стараниям начальника тюрьмы, происходили самые необычайные вещи: день и ночь влюбленные говорили друг с другом. Они спешили поведать все свои тайные мысли. Они торопились запомнить все мелкие приметы. Надзиратели не подозревали об этом, но, глядя в волчок на неподвижного человека, все дни напролет тупо глядящего в одну точку или бессмысленно улыбающегося, они думали, что осужденный сходит с ума. Они даже сообщили о своих наблюдениях начальнику. Заботливый начальник тотчас же послал к Андрею тюремного врача. Врач пощупал пульс Андрея, попросил показать язык и успокоил начальника: ничего опасного, до казни все обойдется.
Только одна мысль минутами омрачала Андрея. Присутствует ли он сейчас в Жанне, как она в нем? Передастся ли ей его любовь? Товарищи прочтут его слова на суде. Они узнают, что он умер, как должен умереть коммунист. Но Жанна?.. Он ведь не мог говорить о ней. Поймет ли она, чем была для него любовь? И Андрей старался передать ей это своей напряженностью. Он вбирал ее в себя. Он весь растворялся в ней. Какие ночи! Какая тишина! Неподвижный человек вдруг улыбался. И надзирателей, не лишенных суеверия, это пугало. Они ведь не знали, что он беседует с Жанной. Но они знали, что «вдова» уже стоит у тюремных ворот, что страшная «вдова» уже поджидает этого человека.
Около полуночи в камеру Андрея ввели Габриель. Она не видела, что это тюрьма, что это страшный четвертый корпус. Ведь для нее весь мир был тюрьмой. Она глядела на Андрея невидящими глазами. Из глаз ее текли слезы: она не могла ему помочь. А губы улыбались: это одно человеческое горе улыбалось другому.
Габриель молчала. Она не знала, что ей сказать. Она не знала даже, кто перед ней. Она улыбалась не человеку, но горю. Тогда заговорил Андрей. Он хотел многое сказать. Он ведь знал, кто эта слепая. Но в камере находился начальник тюрьмы и, говоря, Андрей должен был задумываться над каждым словом. Он говорил медленно и тихо, как говорят с ребенком:
— Вы помните, как вы мчались к счастью в гости? Вы мчались тогда не одни. Не называйте только ее имени. Ее имени не следует называть здесь. Но вы найдете ее. Вы скажете ей, что были у меня незадолго до моей смерти. Вы скажете ей, что я улыбался. Вы не видите этого, но вы должны мне верить — я сейчас улыбаюсь. Вы скажете ей, что в этой камере она не отходила от меня. Вы скажете ей, что я помнил дроздов в Люксембургском саду. Они очень хорошо свистели. Но и здесь я слышал их свист. Вы скажете ей, что я ничего, ничего не забыл. Тюремщики пугались моей улыбки. Доктор щупал пульс. Он заботливо спрашивал, почему же я улыбаюсь, а не плачу. Они думали, что это сумасшествие. Вы скажете ей, что это было любовью. Любовь одна дала мне силу. Во мне нет теперь ни страха, ни злобы. Вы скажете ей — только не говорите никому ее имени! — вы скажете ей, что я был у счастья в гостях, что я был счастлив, как только может быть счастлив человек. Вы скажете ей, что я ее любил.
Нет, это не было словами! Это не было свиданием. Начальник тюрьмы в страхе отбежал прочь. Ведь он видел, что этот человек не лжет, что этот человек, которому через несколько часов должны отрезать голову, действительно улыбается, говоря бессмысленные вещи. Он видел, что улыбается ему в ответ слепая девушка, улыбается и плачет. Они сошли с ума! И, не выдержав, пренебрегая своими же правилами о соблюдении абсолютной тишины в четвертом корпусе, начальник закричал:
— Довольно! Я не могу больше этого слышать!
