в комнату, смахивающую на грим-уборную примы.
– Ничего никому я не говорил, – блеял Витасик, у которого в голове в этот момент все перемешалось: Тоня, одноклассница Ритка, Таня и красотка докторша. Если говорить по совести, он чувствовал за собой грешок, но с похмелья не мог вспомнить какой.
– Что ты сказал Августе? – прогремел в лицо ему Матвей.
– Ах, Августе, – обрадовался Витасик.
– Да! – рявкнул Мотя и намотал на кулак и без того растянутую майку Витасика.
– Я не помню! – извивался и юлил Витасик.
– Даю тебе последний шанс: что ты сказал Августе, – по слогам, с угрозой в голосе произнес Матвей.
Витасик на всякий случай прикрылся подвернувшейся под руку подушкой-думкой:
– Вспомнил! Сказал, что ты нанял актеров, и ограбление было разыграно, – признался он, подглядывая одним глазом за Матвеем.
И не уследил, пропустил удар левой в солнечное сплетение. Бледно-зеленая физиономия сделалась синюшной, Витасик открыл рот и норовил лишиться сознания.
Этого Мотя допустить никак не мог.
Приметив початую бутылку пива в изголовье постели, Матвей вылил содержимое на голову задыхающемуся Витасику и похлопал предателя по щеке:
– Как ты?
– Нормально. – Кончиком сухого языка Витасик ловил пивные ручейки.
– Вот и хорошо. А теперь давай собирайся.
– Куда? Зачем? – запаниковал Витася.
– Расскажешь ей правду.
– Какую? – спросил Шутихин и понял, что сглупил: на него обрушился еще один удар, теперь уже по печени.
– Слушай, – предупредил Матвей, – я ведь могу разозлиться по-настоящему.
Через несколько минут синюшность стала медленно сходить с физиономии Шутихина, кровь прилила к лицу, а заодно и к мозгам.
– Мотя, кажется, я о тебе не все знал, – поделился открытием он.
– Брось, Витася, я же тундра незаасфальтированная, – добродушно напомнил Мотя.
– Ты не тундра, ты стратегический ракетный комплекс наземного базирования, – вяло сострил Витася.
Матвей остроту не оценил:
– Повтори, что ты должен сделать?
– Я понял, понял. Шутихин когда обещает – делает. Съезжу и во всем признаюсь. Честное слово, я почти уже знаю, что скажу.
Витасик еще что-то бубнил, но Матвея не интересовали творческие планы по спасению его репутации. Матвея интересовал результат.
Окончательно протрезвевший Витасик вынужден был признать, что вел себя как последний козел, оговорил друга – глупо и пошло, без огонька. Позор на его седины.
Шутихин не был закоренелым проходимцем – в этой роли он выступал время от времени, исключительно по пьяному делу – и теперь искренне желал помириться с Матвеем. Правда, еще до конца не представлял, каким образом он это организует, но некоторые обнадеживающие мыслишки блуждали в забубённой головушке – зря, что ли, он ваяет нетленку для обывателя?
Сразу после работы Шутихин сделал несколько звонков, встретился с нужными людьми и к ночи имел полное представление о ходе операции, которую собирался провернуть.
Чем больше Витасик погружался в детали, тем больше гордился собой.
План получился конгениальный, недоставало мелочи – денег на его осуществление. У Витасика денег не было – деньги были у Матвея.
Испытывая творческие и похмельные муки, Витасик приехал к Моте с бутылкой – самым необходимым инструментом в переговорах.
– Ты уже видел Августу? – встретил Шутихина Матвей.
– Войти можно?
Скрепя сердце Мотя посторонился.
Шутихин внедрился на кухню и по традиции выставил на стол бутылку коньяка.
– Шутихин, – предупредил Мотя, – если ты еще не поговорил с Августой, пить с тобой я не буду. И не только пить. Я с тобой за стол не сяду, на один гектар, кстати, тоже и руки тебе не подам.
– Нет, я еще не говорил с Августой. Не торопи меня, – пресек возмущенный вопль Витасик, – я же не отказываюсь. Я по этому поводу, кстати, и приехал. У меня есть некоторые мысли, чтобы они оформились окончательно, нужно посидеть, раздавить пол-литра. Где у тебя рюмки? – Витасик застеснялся. – Вот елки, не помню, где у тебя рюмки, – сто лет не был.
– Черт с тобой, – сдался Мотя под напором простодушной наглости, – но учти, если ты мне втираешь, я выкину тебя с балкона.
– Успеешь еще, – пообещал осмелевший Шутихин и полез в холодильник.
В Мотином холодильнике Витасик ориентировался лучше, чем в собственном. Он тут же выудил рыбный пирог, привезенный накануне Лидией Родионовной, колбаску, сырок и лимон. Обвязавшись фартуком, кое- как настрогал всего понемногу, выложил на блюде и нетвердой рукой наполнил коньяком стопки.
– За дружбу, – провозгласил Витася, но Мотя не проникся пафосом момента.
Мотя молча опрокинул стопку, равнодушно зажевал сыром и поднял на Витасика непроницаемый взгляд:
– Давай к делу.
– К делу? Пожалуйста. У меня зреет план, – доверительно сообщил Шутихин, и Мотя сразу насторожился:
– Что еще за план?
– Это секрет. Но поверь, я обещаю тебе грандиозное, сказочное примирение с Августой. Она не устоит. Просто поверь мне. Шутихин если берется что-то делать – делает на совесть.
– Кончай трепаться, – осадил друга Мотя. – Зачем тебе деньги?
– Скажем так: на некое театрализованное сопровождение плана.
– Не темни.
Перед мысленным взором Матвея возник автоматический подъемник с площадкой, на котором он, с цветами в зубах, поднимается к окну Августы. С Витасика станется.
– Мотя, тебе не все равно, что я придумал, если это гарантирует воссоединение с твоей Дульсинеей?
– Какие гарантии?
– Моя голова.
– Это не гарантия, – категорически воспротивился Мотя.
Витасик скроил обиженную физиономию:
– Чем это не гарантия? Я, конечно, золото не добываю в суровых условиях севера, и Пулицеровскую премию еще не заслужил, но у меня есть несколько премий и грамот телерадиокомпании за высокопрофессиональные, беспристрастные репортажи.
Мотя сверкнул глазами:
– И тут Остапа понесло. Ты приехал похвастать своими достижениями?
Витасик свернул преамбулу:
– Так ты дашь денег?
– Сколько? – коротко спросил Матвей.
– Десять тысяч.
Мотя живо представил матушку и все, что бы она сказала по этому поводу, но чертов подлец Шутихин так горячо и проникновенно убеждал, с таким огнем во взоре, что Мотя сломался:
– Черт с тобой. Когда ты приведешь план в исполнение?
