– Да, – кивнул несчастный парень.
– Ты пришел, а здесь папаша.
– Да. – Губы у Даньки задрожали, он снова захлюпал носом.
– Знаешь, где они живут?
– Знаю.
– Покажешь?
– А что ты ему сделаешь?
Матвей понятия не имел, что предпримет, но твердо знал: оставить все как есть он не сможет.
– Там видно будет. Сестра дома?
– Нет, в поликлинике.
– Давай-ка мы с тобой в травму съездим и снимем побои.
– Может, не надо? – Данька хлопал мокрыми ресницами и смотрел испуганно. Травма и побои – это уже ария из другой оперы. Это уже не просто неудачный день. Это – взрослые игры, в которые его втянул Светкин папаша.
– Надо, Федя, надо. Ты посиди во дворе, я только машину заберу со стоянки.
… Поездка заняла весь вечер.
Дежурный травматолог заподозрил перелом ребра, отправил Даньку на рентген, но, ко всеобщей радости, это оказалась трещина.
Мужественно выдержав новокаиновую блокаду, Данька даже не пискнул, когда ему обрабатывали скулу, и вообще держался молодцом. Но когда все было позади и они с одинаковыми пластырными наклейками на одинаково стертых переживаниями лицах погрузились в «шевроле», Данька скис, так что даже не искушенный в подростковой психологии Мотя догадался:
– Сестру боишься?
– Ага. – Пацан судорожно сглотнул, но предательские слезы закапали из глаз, потекли через нос.
– Не боись, – Мотя открыл бардачок, покопался, извлек упаковку одноразовых платков и протянул пассажиру, – я с тобой. И вообще. Разве можно тебя сейчас ругать? Ты же пострадавшая сторона.
– Да ей по фиг, какая я сторона, – проскулил из платка Данька, – ей главное, чтобы ее не вызвали в ментовку.
– Ну, ее тоже понять можно, – признал Мотя, – но сейчас все наоборот: это мы Светкиного папашу привлечем к суду.
– Это же дорого, – проявил выдающуюся осведомленность Данька.
– Ничего, – снова утешил его Мотя, – справимся.
Сколько Августа помнила, льготную путевку Даньке добровольно никто и никогда давать не хотел, приходилось выцарапывать.
За четыре года Ава привыкла собачиться в профкоме, во всевозможных «лагерных» комиссиях, в соцстрахе, а потом – по преемственности – в районной управе и относилась к процессу как к приему лекарства: противно, но надо.
Свой собственный отпуск Августа ни разу не отгуляла, по негласному уговору с Ильиным через три дня писала заявление на отзыв и возвращалась в поликлинику.
За эти три дня успевала приготовить Даньку к отправке в лагерь: экипировать, постричь и подвергнуть тщательному медицинскому обследованию, а не какой-то там поверхностной, не внушающей доверия рабоче-крестьянской профилактической диспансеризации.
По этой накатанной схеме Августа сейчас и действовала.
Пока Данька таскал анализы и просиживал штаны в очередях на прием, провела инвентаризацию барахла и поняла, что придется все отпускные ухнуть на обновление Данькиного гардероба. А впереди маячило ненавистное первое сентября – пожиратель всех доходов, имеющихся и грядущих.
От этой перспективы Августа погрузилась в мрачное состояние.
Деньги, опять эти чертовы деньги. Хоть иди на большую дорогу.
Для поднятия настроения заварила чай с бергамотом – не спасло. А когда погнала Даньку за пианино и наткнулась на яростное сопротивление, мрачное настроение перешло в критическую стадию с поползновением в депрессивно-маниакальный синдром.
– Ну, хотя бы сегодня можно пропустить? – кося на часы серо-зеленым, в отца, глазом, упирался Данька. Часы показывали, что если продержаться еще минут сорок, то можно благополучно откосить от занятия. Или даже тридцать – Авка вечера заставила его мерить шмотки, ворчала, что вымахал и придется ехать на рынок, покупать новые.
– Нельзя, – отрезала Августа, – и перестань жалеть себя.
– Я и так за этим ящиком просидел все лето, считай, – канючил Данька, – можно хоть чуть-чуть отдохнуть.
– От чего? От чего отдохнуть? – Возмущению Августы не было предела. – Мужчина должен пахать без праздников и выходных, если хочет прокормить себя и семью.
– Я не женюсь, – с ходу поручился за себя Данька, – никогда в жизни.
– Подожди, подожди, – пообещала Ава, – влюбишься и женишься.
– Я не влюблюсь.
– Все так говорят.
– Все только говорят, а я сделаю.
– Именно так все и говорят, – устало произнесла Августа, – а потом откуда-то берутся слезы, разводы и сироты.
Это был запрещенный прием: Данька болезненно воспринимал любое напоминание об отце.
– Достала! – взорвался он. – Достала своим фоно! Ненавижу.
– Все сказал? – холодно поинтересовалась Ава. – Валяй, выскажись до конца, а я посижу, послушаю, как плохо живется моему маленькому несчастному брату. Какая у него сестра стерва. Морит голодом, заставляет донашивать свою одежду и обувь, выгоняет разгружать вагоны, а деньги отнимает и пропивает, а когда напьется, выгоняет из дома. Что молчишь?
– Ничего, – буркнул Данька, выдвигая винтовой стул.
И – о чудо! – вальс Чайковского из оперы «Спящая красавица» неожиданно зазвучал.
Вот только что пальцы извлекали из клавиш поверхностные, плоские звуки, и уже в следующее мгновение звук приобрел глубину и нежность. Очевидно, спасаясь от деспотии сестры, Данька ушел в музыку.
Все в этой жизни дается через боль и слезы, все – через тернии, подумала Августа. В эту минуту она испытывала к брату самые нежные чувства и, уступив порыву, похвалила:
– Здорово.
– Что? – Данька снял пальцы с клавиатуры, вытаращился на сестру. – Что – здорово?
– Играешь здорово.
– Как обычно, – с показной небрежностью бросил Данька, не избалованный похвалой, но зардевшаяся мордаха уличала его в неискренности.
На вещевой рынок за обновками для брата Ава ехала одна.
Сопровождать сестру Данька отказался наотрез:
– Выбирай на свой вкус, я тебе доверяю, как себе.
После ссоры и примирения оба демонстрировали добрую волю.
… Обратный путь домой оказался усыпан шипами и розами в буквальном смысле: во дворе нагруженную пакетами и коробками Августу поджидал Бовбель с букетом традиционных роз в объятиях. Его полная физиономия на жаре стала красной и потной, как в парилке.
Мысленно простонав, Августа попыталась под прикрытием пакетов и коробок проскользнуть незамеченной, но Бовбель проявил чудеса бдительности, кинулся навстречу и перекрыл все подступы к дому.
– Августа!
– Здравствуйте, – попятилась Августа. – Что вы здесь делаете?
– Тебя жду. – Страсть скрутила бедолагу так, что он отбросил церемонии.
– Приходите на прием, – все еще не теряла надежду на мирное урегулирование конфликта
