площади с журчащими фонтанами, и это впечатление какой-то особой белизны и просветленной чистоты осталось навсегда от Флоренции.
Комнаты выходили на Арно, и когда утром Миша открыл жалюзи, яркий свет солнца, полноводное Арно с живописными старыми домами на другой стороне, старым мостом, с магазинами ювелиров, нежные в дали горы, веселая толпа на набережной, все это наполнило бурной радостью.
Они пили кофе в общей столовой.
— Милый, посидим сегодня дома. Я устала. Ведь еще успеем все осмотреть, — говорила Юлия Михайловна.
— Конечно, как хочешь, — вяло ответил Миша.
Его манили шумные улицы, солнце, прохладные соборы, в галерее Боттичелли и Венера Медичейская.{67}
— Ну, не огорчайся. Завтра же я пойду всюду, куда захочешь. А сегодняшний день подари мне, — виновато просила Агатова.
— Михаил Давыдович, вот вы где, наконец, — раздался голос.
Миша даже вздрогнул от неожиданности.
Перед ним стоял Юнонов.
— Вы… вы… — повторял Миша растерянно.
— Да, познакомьте же меня, — весело сказал Юнонов.
Юлия Михайловна тоже испуганно подняла глаза на неожиданного гостя.
Юнонов — веселый, помолодевший, с гвоздикой в петлице светлого костюма, сам представился и, не спрашивая позволения, подсел к их столику.
— Наконец-то. Ведь вы обещали мне оставить свой адрес на почте в Венеции. Я пробыл там два дня. Вас не нашел, стосковался на этом болоте и вот уж пять дней здесь. Теперь смогу удовлетворить свою гордость опытного туриста и похвастаться всеми великолепиями Флоренции. Не правда ли, вы позволите быть вашим гидом? Кстати, какая счастливая случайность: мы оказались в одном отеле. О, теперь я вам надоем. — Юнонов болтал оживленно и весело.
— Ну-с, сегодня же и начнем осмотр. Нельзя же пропускать таких дней, — сказал он, когда кофе был кончен.
— Вот Юлия Михайловна устала с дороги, — нерешительно промолвил Миша.
— Ну, так что же, Михаил Давыдович, мне будет свободнее отдохнуть одной, разобрать вещи. Я так рада, что у вас есть спутник. — Юлия Михайловна говорила любезно, улыбаясь, и только в глазах была тревога. Но Гавриилов не посмотрел ей в глаза, а поспешно, как школьник, освобожденный от скучного урока, поцеловал руку и стал торопить Юнонова.
Они вышли из отеля. На улице было шумно, весело, празднично. Звонили колокола, ревели ослы, кучер проезжавшего экипажа хлопал длинным бичом, смеясь, перекликались через всю улицу две женщины, босоногие, хорошенькие мальчишки насильно прикалывали букетики фиалок.
— Разве не радостно, не прекрасно жить, пока существует Флоренция, — воскликнул Юнонов.
Он говорил без умолку. Рассказывал все петербургские истории, последние сплетни, описывал вечера и спектакли. От его оживленных слов о таком милом и как-то забытом, от этого солнечного оживленного города Миша чувствовал восторг, почти опьяняющий. Будто он спал тяжелым беспокойным сном и вот проснулся, бодрый, свежий, сильный, радующийся солнцу, людям, домам, жизни. Они с какой-то яростной жадностью бегали по городу. На каждой площади, на каждом углу умел Юнонов что-нибудь показать и рассказать. Они были и в Уфициях,{68} и на рынке, где у чугунного кабана целыми грудами лежат цветы, овощи, фрукты, визжат связанные поросята и, размахивая руками, торгуются пылкие тосканки. Отдохнули в тенистом соборе Святой Марии на Цветах,{69} зашли к Донею выпить шоколаду, были на Арно, потом в дом Микель-Анжело{70} и, казалось, не могли насытиться.
В первый раз открытыми глазами увидел Миша Италию, и у него захватило дух от радости перед этими живыми, такими радостными чудесами. Только в шестом часу, усталые, возбужденные, возвращались они в свой отель.
— Вечером возьмем коляску и поедем во Фиезоле. Из виллы Медичи прекрасный вид на Флоренцию, — говорил Юнонов и у самого входа вспомнил:
— Да, вам очень кланяются Ивяковы. Особенно Татьяна Александровна. Пеняют, что не пишете, даже беспокоились.
— Я сегодня же напишу, — ответил Миша, и какая-то горячая торжествующая радость охватила его.
В комнате Юлии Михайловны были сумерки от закрытых жалюзи и окна. Душный аромат духов после свежего воздуха казался нестерпимым. Юлия Михайловна лежала на постели.
— Я ждала тебя, милый. Как мог ты бросить меня на целый день. Я измучилась, — говорила Агатова.
— Как душно. Надо открыть окно, — сказал Миша.
— Ты не любишь больше, — прошептала Агатова.
Миша сел у стола. Ему вдруг сделалось скучно и тоскливо{71} в этой темной душной комнате.
Пятого мая Юлия Михайловна и Гавриилов приехали в Петербург.
Было уже совсем летнее утро, одно из тех, когда так радостно прекрасен Петербург.
Обратная дорога была тяжела для Миши. Денег оставалось очень мало; давно не приходили известия из Кривого Рога, и это беспокоило Мишу. Но зато, когда ехали с вокзала по утренним улицам, сделалось вдруг легко и радостно.
— Как я люблю Петербург. Я даже сам не знал, — сказал Миша. — Как я соскучился о нем.
— Тебе было скучно. Ты уже забыл нашу весну в Италии, — с укором промолвила Юлия Михайловна.
— Ах, я не об этом. Я соскучился по городу, — с раздражением ответил Миша.
Его тяготило, что нельзя соскочить с извозчика, побегать по улицам, повидать сразу всех милых друзей, забытых будто бы и теперь от этого еще более близких, милых.
Дядя написал еще в Рим, что уезжает в командировку и квартиру сдал, так что решили остановиться в гостинице.
Наскучили Мише эти лица отельных лакеев, эти нежилые неуютные комнаты и было странно здесь, в милом, родном Петербурге, испытывать ту же бесприютность путешественника.
Последние дни они избегали говорить о будущем, и поэтому Миша совсем не знал, долго ли думает Юлия Михайловна прожить в Петербурге и что предполагает делать. Была она не та итальянская, помолодевшая, радостная, а опять московская, с безнадежной тревогой в глазах, будто придавленная какой-то мрачной мыслью, и часто страшно было с ней Мише.
Отпили кофе; чемоданы стояли посередине комнаты неразобранные, Юлия Михайловна сидела в углу дивана. Тоскливо бродил Миша по комнате; подошел к открытому окну, из которого с высоты пятого этажа праздничный вид открывался на город, нагнулся над подоконником, слегка закружилась голова, и он невольно подумал: «Вот бы броситься вниз, без крика, без шума, как полет птицы, и через секунду все бы кончено».
Отойдя от окна, он еще побродил и нерешительно подошел к вешалке.
— Ты уходишь? — вдруг встрепенулась Агатова, — опять оставляешь меня одну, милый, пожалей. Мне так тяжело, так страшно.
— Мне надо только повидать одного товарища. Я очень скоро вернусь, — бормотал Миша.
— Как хочешь. У тебя всегда есть важные дела, чтобы уйти от меня. Уходи, я тебя не держу, — с неожиданной злобой говорила Юлия Михайловна, и лицо ее даже почернело.
Миша быстро вышел и почти бегом бросился по коридору. Он слышал, как дверь их номера открылась, вероятно, Агатова хотела вернуть его, но он уже бежал по лестнице, прыгая через две ступеньки.
Все радовало на улице Мишу — и маленькие букетики ландышей, таких скромных и нежных после
