Россия: критика исторического опыта. Том1

диктатуры пролетариата, что было переводом на понятный партии язык представления об авторитаризме. Революция, по Ленину, требует беспрекословного повиновения масс единой воле руководителей трудового процесса. Организации «не могут функционировать правильно, если нет единства воли, связывающего всю наличность трудящихся в один хозяйственный орган, работающий с правильностью часового механизма. Социализм порожден крупной машинной индустрией» [18]. В сущности, стремление к авторитаризму было обусловлено необходимостью сконцентрировать в руках центра все то позитивное в организационном отношении, что делалось на местах. «Попытки добыть хлеба или топлива в розницу «себе», т. е. «своему» заводу, «своему» предприятию, только усиливают дезорганизацию, только облегчают спекулянтам их корыстное, грязное и темное дело» [19]. Ленин стремился убедить общество, что все, что оно делает, надо централизовать, передать в руки центрального правительства. Он действовал как отец большой семьи, который утверждает свою власть над многочисленными детьми, пытающимися промышлять единолично и мешающими друг другу.

Возникло общество, где наряду с традиционным страхом перед властью, ненавистью к ней усилилось языческое преклонение перед первым лицом, возник культ Ленина. Он появился совершенно независимо от того, как к этому относился сам Ленин. Этот тотемический культ был необходим для завершения представления о власти как воплощении высшей Правды, интеграторе высшей мудрости космоса и высшей мудрости человека — организатора и творца, причем он вполне мог сочетаться с потерей большевиками своего влияния. (В прошлом преклонение перед царем могло сочетаться с ненавистью к его слугам.) Об этом свидетельствовал, например, результат выборов в советы весной 1918 года. Культ первого лица автоматически требует мифологической идеологии, которая всегда имеет дело с идолом–субъектом, с божеством. В новой идеологии в неразличимое единство слились архаичные представления и модернизаторские идеи, ориентированные на машину, т. е. это был абсурдный симбиоз локалистского синкретизма и машинного фетишизма.

Однако реальное формирование авторитарной государственности даже при наличии соответствующей инверсии могло иметь место лишь при определенных условиях. Нужны были кадры, способные взвалить на себя тяжелое бремя. Новая правящая элита вышла из немногочисленной партийной элиты, прошедшей школу организационной работы. Власть пыталась использовать остатки старых кадров чиновников. Новая правящая элита стала фактически преемницей слоя организаторов и строителей государственности старой России. В своей организационной деятельности она использовала опыт западной культуры. Здесь собрались люди, обладавшие исключительны ми организаторскими способностями. Их было немного, но они подчас совершали чудеса. Ленин, например, говорил о Троцком: «Указали бы другого человека, который способен в год образовать образцовую армию, да еще завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть» [20]. Эти чудеса организации были возможны лишь в условиях значительного энтузиазма, охватившего слой полуобразованных, просто грамотных, еле грамотных людей, которые готовы были идти на жертвы ради революции.

Партия укрепляла организацию в принципе тем же методом, который применяла и до захвата власти. Она буквально гонялась за каждым способным к организационной работе человеком. Партия вновь обращается к человеку с улицы, забрасывая в массы тесты–идеи, пытаясь проверить их приживаемость, обкатать их, с тем чтобы сформулировать идеологический компромисс для мобилизации на его основе организационной энергии. Например, большевистская газета рекомендовала всем демобилизованным заходить в комитеты большевиков. «Из комитета ты получишь указание, как вести в деревне большевистскую, народную работу… Познакомишься, как устроена и работает Красная Гвардия и как она защищает интересы рабочих и крестьян, знают ли крестьяне декреты советского правительства о мире и о земле… Заприметишь, какие есть в деревне крестьяне посмекалистее, по–бойчее. Конечно, ищи таких людей среди деревенских бедняков, таких же, как ты сам, среди бобылей да батраков… Как нашел таких, собери их в кучу да разъясни им все подробнее: про землю, про теперешнюю победу рабочих, солдат и крестьян, про новую советскую власть… И расскажи, что знаешь про большевистскую партию, как эта партия крепко за народ стоит…» Солдатам и матросам рекомендовалось созвать деревенский сход, «чтобы на всех выборных должностях состояли бедняки и кулаков нужно гнать вон» [21].

Солдаты и матросы — люди бывалые и, очевидно, скорее, чем крестьяне, были способны усвоить некоторые общие идеи, конкретную интерпретацию правящей элитой ведущей инверсии, манихейского миропонимания, включающего и стремление соединить крестьянство с партией. Все это делалось в рамках древней дуальной оппозиции добра и зла, в которой теперь добро отождествлялось с единством народа и партии, а зло — с кулаками, буржуазией и т. д. Именно такой подход обеспечивал взаимопонимание с рядовым человеком.

Локальный мир и государство

В принципе авторитарная власть в том виде, в котором она существовала в древних синкретических формах и в условиях того, что по Марксу иногда называют азиатским способом производства, опиралась на местные локальные патриархальные сообщества, общины. Эта власть была фактически формой их государственного существования. В России авторитаризм имел аналогичную природу. Однако попытки модернизации и раскол в обществе толкали государственность к доведению авторитаризма до вторжения в общины, в локальные миры, до попыток изменить сложившийся там естественный порядок. Эти тенденции свидетельствуют о перерастании авторитаризма в тоталитаризм. На рассматриваемом этапе была сделана такого рода попытка.

Деятельность сельских советов вызывала все большее недовольство высшей власти. 11 июля 1918 года были учреждены «комитеты бедноты», которые реально были второй системой власти. Тем самым была расширена система двоевластия. Это был весьма опасный шаг, так как власть вторгалась туда, где она в конечном итоге всегда проигрывала, — в локальный мир, обладающий исключительной сопротивляемостью внешнему давлению. Советы при этом изображались как кулацкие, как воплощение зла. Бедняки привлекались в комбеды соучастием в экспроприации деревенских богачей. Комбеды, созданные в деревне, оказались организационной формой войны бедных против богатых, т. е. проявлением древнего разрушительного антагонизма внутри почвы. Советы были уничтожены, и власть фактически перешла к комбедам, которые затем были переименованы в советы. Эта вылазка тоталитаризма, однако, не привела к его победе. Сельские миры в конечном итоге продолжали противостоять государственности в своих повседневных делах.

История вновь решала спор, который некогда разгорелся среди творцов крестьянской реформы, — передавать или нет местную власть крестьянским мирам. Реформаторы 1860–х годов не решились на такую передачу. Теперь, после того как советы в деревне стали фактически воплощением власти местного мира, выяснилось, что они не очень ценили и понимали значение мира как звена государственного управления. Советы оказались неспособными нести сложные государственные функции и подчас стихийно превращались из органов непосредственного народовластия всего лишь в местный инструмент централизованной власти. Ленин писал: «Низкий культурный уровень делает то, что Советы, будучи по своей программе органами управления через трудящихся, на самом деле являются органами управления для трудящихся через передовой слой пролетариата, но не через трудящиеся массы». «Отделы Советов превратились во многих местах в органы, сливающиеся постепенно с комиссариатами» [22]. Все это было естественным результатом догосударственной природы местных советов — этих вечевых локальных институтов, которые, попав под административную власть государства, были склонны либо не считаться с властью, либо адаптироваться к ней. Пассивность миллионов, отсутствие интереса к защите своего голоса в большом обществе открывали государству зеленую улицу для насилия. Локальная соборность с легкостью переходит в опору государственного авторитаризма. Новая власть тем самым решила медиационную задачу, т. е. соединила уравнительное по своему содержанию массовое сознание и