Россия: критика исторического опыта. Том1

переместилась вниз. Началась новая жизнь.

Новая власть, следуя инверсионной волне, стремилась перестроить медиатор снизу доверху таким образом, чтобы, с одной стороны, он мог ассимилировать творческую активность народа, а с другой — обеспечить единство общества на основе интеграционной функции высшей власти. Делалась попытка привлечь на сторону власти ушедшие в подполье скрытые творческие силы разных слоев населения. Все общество перестраивалось. Каждое звено управлялось на основе идей всеобщего согласия, на основе коллективного руководства. Раньше любое учреждение находилось под властью его руководителя, контролируемого явно партийными органами и негласно — органами безопасности. Теперь власть получило вече, т. е. несколько лиц, обычно члены «треугольника» — руководитель учреждения, секретарь партбюро, председатель месткома; им приходилось считаться с мнением рядовых работников, если они высказывались достаточно настойчиво. Изменился характер совещаний: однозначные требования сверху стали корректироваться точкой зрения исполнителей. Шел процесс своеобразного раскрепощения бюрократии, или, по остроумному замечанию писателя Юрия Айхенвальда, «демократизации бюрократической верхушки» (1956). Неуклонно возрастала сфера компетенции низших этажей.

Про вече–треугольник, как и про все иные соборные институты, трудно было сказать, то ли это представительство низов, защищающих свою систему ценностей перед верхами, то ли это назначаемые сверху помощники, агенты верхов, необходимые для проведения авторитарной политики. Здесь амбивалентность вечевого идеала создает основу для всеобщего спонтанного согласия, для попытки найти некоторый промежуточный идеал, пытаясь удержать обе крайности вместе.

Н. Хрущев вышел из самых низов народа. Он любил хвастать, что в детстве пас гусей. Эта колоритная фигура представляла собой контраст инверсионного типа по отношению к Сталину. Хрущев был идеальным воплощением новой инверсии, направленной на утверждение специфических ценностей ведомств, организаций, стремящихся жить в мире как с высшей властью, так и с народом. Он пытался сочетать интересы бюрократии с ценностями массового сознания, соединить бюрократию со стремлением к уравнительности, совместить вражду к начальству и сословные привилегии, слить в единое целое разнородные силы.

В основе его действий лежал утилитаризм, выступавший в форме здравого смысла прижимистого мужичка, который блюдет свой интерес и которому в рот палец не клади. Хрущев взлетел вверх, так как новая ситуация требовала лидера, который имел бы какую–то мало–мальски пригодную интерпретацию новой массовой инверсии.

Новая власть начала сводить счеты с системой крайнего авторитаризма. В 1956 году на знаменитом XX съезде КПСС Н. Хрущев в докладе, который был опубликован в СССР лишь в 1989 году, потряс страну, подняв руку на мертвого диктатора [7]. Самым главным в этой речи были не разоблачения, которые приоткрыли лишь мизерную часть злодеяний, но факт легального покушения на Сталина, самокритика системы, попытка покончить с крайним авторитаризмом. Критика не отличалась глубиной, но в эмоциональном смысле была крайне острой и действенной.

Приход к власти нового поколения правящей элиты, противопоставившего себя сталинизму, тоталитарной форме синкретической государственности, породил «оттепель», определенную возможность независимой критики. Возникшая атмосфера надежды и возрождения напоминала атмосферу позднего идеала всеобщего согласия прошлого инверсионного цикла, царствования Екатерины II, александровской весны.

Ускорение

Романтическая эйфория, присущая новой правящей элите, опиралась на уверенность, что реальное воплощение принципов Правды на основе всеобщего согласия позволит быстро удовлетворить утилитарные потребности народа. Отсюда — требование ускорить экономическое развитие общества. Идея ускорения постоянно присутствовала на всех этапах псевдосинкретизма, хотя и в разных формах и степени. Она диктуется либеральной ипостасью псевдосинкретизма, хотя и в односторонней, искаженной форме. Идея ускорения постоянно стимулировалась растущим утилитаризмом, настоятельно требующим удовлетворения потребностей в благах. Доминирование утилитаризма посредством выдвижения на первый план материальной заинтересованности означало крутой поворот в псевдосинкретизме, что в конечном итоге было лишь одним из проявлений возрастающего массового утилитаризма. Традиционализм, по сути, противостоит утилитаризму. Тем не менее в определенных рамках они совместимы, и утилитаризм прорастает как бы изнутри традиционализма. Традиционализм в определенных пределах может быть вовлечен в процесс ускорения, когда последнее выступает как навязанное внешнее условие жизни, к которому можно и необходимо адаптироваться и которое можно рассматривать как средство воспроизводства традиционализма.

На этой нравственной смеси культивировались представления о необходимости за немногие годы пробежать тот путь, который США прошли за десятилетия. Потребность в этом определялась тем, что, например, сельское хозяйство давало продукции меньше, чем в прошлом глобальном периоде. Люди, которые сомневались в возможности догнать американцев раньше 1975 года, подвергались осмеянию. Н. Хрущев говорил: «Вы же видите, что многие колхозы буквально за два–три года увеличивают производство продуктов в несколько раз… Сила колхозного строя, патриотизм советского строя, советских людей, социалистическое соревнование позволят нам решить эту задачу в ближайшие годы». Писатель А. Стреляный, описывая одно из собраний, где обсуждалась эта проблема, замечает: «В этом смеющемся зале он (Хрущев) был самым трезвым человеком, не будем этого забывать, чтобы лучше понять, на какой почве он вырос» [8]. Если такой утопист, как Хрущев, был «самый трезвый», то каковы же были все остальные? Утопизм, вера в спасительность партиципации к Правде–истине, хотя и каждый раз различно трактуемой, сопровождали все этапы. В 1953 году выдвинута была задача за два–три года достичь уровня потребления продуктов питания, соответствующего научно обоснованным нормам. XX съезд партии сконцентрировал внимание на необходимости добиться «значительного повышения материального благосостояния и культурного уровня народа». Это вполне отвечало реальным стремлениям людей, которые, как говорилось в одном популярном анекдоте времен Сталина, были сходны с индейцами тем, что «были голые и с вождем». В ближайшие годы страна должна была догнать США по производству мяса, масла и молока на душу населения. Налицо было серьезный сдвиг: если раньше власть обращалась к народу главным образом на языке добра и зла, то теперь разговор шел в значительной степени на языке утилитаризма. Однако этот утилитаризм произрастал на основе древней инверсионной логики, где результата предполагалось достигнуть не длительным трудом, а посредством чуда молниеносного перехода, где сам освобожденный от авторитаризма труд выступал как некоторое чудо. Тем не менее новый идеал знаменовал для людей начало новой жизни. Московский рабочий высказал следующую мысль: «Мы думали, что со смертью Сталина жизнь кончилась. Оказывается, она теперь только начинается».

Это стремление удовлетворить утилитарные потребности людей сливалось со стремлением сместить ответственность вниз. В марте 1956 года было принято прямо–таки революционное постановление об изменении практики планирования сельского хозяйства. В нем говорилось: «Для того, чтобы обеспечить государство всеми видами сельскохозяйственной продукции, совсем не требуется из центра доводить до колхозов и совхозов планы посева по всем культурам, планировать все виды скота и количество поголовья, не предоставляя возможность колхозам и совхозам проявить инициативу в более правильном и рациональном ведении хозяйства». Наносился мощный удар по самому принципу авторитарного управления. Сельскохозяйственные предприятия должны были учитывать необходимость обеспечить натуральные госпоставки продуктов полеводства и животноводства. В остальном они «по своему усмотрению определяют размер посевных площадей по культурам, а также продуктивность животноводства и скота по видам». Теперь планирование в сельском хозяйстве должно было начинаться непосредственно в колхозах совместно с МТС и в совхозах.

Практика «планирования снизу» вводилась не только в сельском хозяйстве. В промышленности должны были составляться предварительные планы на местах. Этими планами должны были руководствоваться планирующие организации при составлении общих планов. Идея таких новшеств