Россия: критика исторического опыта. Том1

значимость ценового аспекта этого процесса отступает на второй план, тогда как на первый план выходит способность предприятия сохранить свою монополию. Этот процесс непосредственно от цен не зависит, но при ухудшении хозяйственной ситуации может послужить даже фактором укрепления этой монополии, т. е. рост цены на товар несет в себе возможность уменьшения его доступности, усиления его монополизации. Так говорят теории. Положение дел недвусмысленно свидетельствует в пользу второй точки зрения. «Сегодня в России неоплаченные по–ставки товаров и услуг составляют 800 миллиардов рублей. Ни одного банкротства нет. Парадокс?» [23] Да, парадокс, но лишь с точки зрения первой концепции, согласно которой судьба предприятия зависит от экономической окупаемости производства, способности компенсировать свои издержки, сохранять устойчивость на конкурентном рынке, получать прибыль. С позиций второй концепции жизнеспособность предприятия зависит от его способности сохранять монополию на дефицит.

В соответствии с концепцией подавленного рынка, «либерализация цен» должна привести с определенного момента к снижению цен, так как только в этом случае можно будет в процессе конкуренции обеспечить реализацию, увеличение количества продаж. С позиций концепции господства монополии на дефицит, носители этой монополии должны на любое потрясение отвечать стремлением усилить свою монополию, что требует, в частности, дальнейшего накопления натурального дефицита при сравнительной малозначимости самой проблемы цен. Печать сообщает, что предприятия еще в январе–феврале 1992 года, т. е. в самом начале реформы, ответили на новую акцию власти тем, что «бросились накапливать ресурсы, не доверяя «живому рублю»» [24]. Именно скупкой материальных ресурсов предприятия ответили на реформу. Более того, вся система платежей в результате попыток рыночной реформы оказалась разрушенной, начался кризис неплатежей, т. е. полное нежелание платить поставщикам за продукцию. Предприятия не вступили на зыбкий и неясный для них путь рыночных отношений и сконцентрировали все ресурсы на собирании любого дефицита.

Согласно первой концепции, снятие преграды для торговли, упорядочение финансов открывает путь рынку, т. е. все начнут покупать и продавать и даже производить для того, чтобы продать. Вторая концепция предполагает, что резкое изменение хозяйственных связей (например, в результате краха, полного или частичного, сложившихся форм и связей системы монополии на дефицит) будет побуждать держателей дефицита не столько стремиться к рынку, сколько искать прикрытие, «крышу», некоторую могущественную монополию, некоторого мощного держателя дефицита, который обеспечивал бы стабильный обмен дефицитом, осуществлял защиту в социальной среде. Цитированное выше высказывание А. Шохина ясно показывает, что именно эта тенденция у нас является определяющей. Коренное различие между первой и второй концепциями заключается в том, что первая ожидает от масс стремления к свободному рынку, тогда как вторая — роста монополии из каждой клеточки общества как адекватной формы поведения в социальной среде, где существует раскол между потребностями в росте потребления и потребностями в соответствующих формах труда, воспроизводства.

Особенно ярко стремление к монополии выявилось при самых первых тенденциях отмены госзаказа. «Даже если министерства уменьшали свои госзаказы, нередко предприятия сами старались увеличить их долю до 100%. При госзаказах предприятие избавлено от хлопот по поискам потребителя его продукции и уверено в том, что государство обеспечит ему поставщиков сырья. Без госзаказа завод сам должен брать на себя риск искать заказчика и договариваться с поставщиками… Большинство руководителей отказалось рисковать» [25]. Социальное поведение руководителей предприятий показало, таким образом, что они отнюдь не мечтали о том, как бы им освободиться от стоящих над ними держателей монополии на дефицит.

Главная преграда — монополия на дефицит

Опасность укрепления монополии на дефицит на еще не появившемся рынке достаточно очевидна. Об этом говорит весь опыт истории России, где, например, купечество всегда добивалось у власти разрешения на торговлю и производство, стремясь одновременно к монополии в своей области, и находило достаточную поддержку. Монополии готовы охватить все новые сферы. Существует, например, угроза монополизации экспортных ресурсов России, сосредоточения основной части дохода от экспорта в руках наиболее развитых структур в результате либерализации внешнеэкономической деятельности [26].

Если рыночная концепция рассматривает всю современную хозяйственную деятельность как борьбу рыночных и антирыночных сил (к последним относят главным образом недобитую номенклатуру, мафию и т. п.), то концепция господства монополии на дефицит, не отрицая элементов подобной борьбы, в целом исходит из того, что главный конфликт, основу интерпретации современной хозяйственной (и не только хозяйственной) ситуации следует искать в борьбе разных форм и уровней монополий на дефицит. Сегодня налицо сдвиг не от монополии к рынку, а от центральной власти как главного и единственного держателя дефицита к держателям дефицита средних и нижних уровней. Распад СССР привел к переходу этих монополий на уровень республик, а точнее говоря, наоборот, переход монополии на уровень республик привел к распаду СССР. Неуклонно возрастает значимость держателей дефицита среднего уровня: ведомств, регионов, разного рода объединений, а также смещение держателей дефицита на низшие уровни (предприятия, колхозы, мелкие группы посредников и т. д.). Борьба держателей монополии на дефицит является центром социальной жизни и подчиняется определенным законам, циклам, по своему значению далеко выходящим за рамки чисто хозяйственных проблем. Первая концепция даже близко не подходит к объяснению этой борьбы, не только ее общесоциального, но и чисто хозяйственного смысла. Только концепция господства монополии на дефицит в состоянии объяснить мощную натурализацию, архаизацию хозяйства, которую стали стыдливо называть бартером. Это одна из наших традиций называть архаичные феномены новыми для нас иностранными словами. Именно натурализация отношений, выступающая как форма активизации борьбы за укрепление монополии на дефицит, смещение главных держателей дефицита от когда–то всемогущего государства вниз объясняет стремление производителя, например, колхозов, не захватывать рынок, а накапливать у себя готовую продукцию, одновременно сокращая объем производства и упрощая ассортимент выпускаемых товаров.

Экономистами и публицистами все процессы описываются в неадекватных реалиям рыночных категориях, что порождает совершенно искаженную, иллюзорную картину состояния хозяйства. Это относится и к самим проектам реформ.

Как быть с рынком?

Видимо, самый болезненный факт, не находящий объяснения при первом подходе, заключается в том, что в результате попыток освободить цены не складывается равновесие между спросом и предложением. Этого не произошло при нэпе, когда идея смычки города и деревни, т. е. экономической связи между сельским хозяйством и промышленностью на основе взаимоприемлемых цен, так и не нашла своего воплощения. Это оказалось невозможным и сегодня при «либерализации цен», когда никак не удается отказаться от бюджетных (т. е. государственных) дотаций.

Опыт нэпа как рыночной формы хозяйства у нас сильно идеализирован. Исследования показывают, что легальный внутренний рынок 1921–1923 годов состоял из обособленных, самостоятельных частей, вследствие чего спрос и предложение на нем были разобщены, т. е. «не было понятия рыночных цен» (А. М. Лежава). Отсутствие единого рынка, неустойчивая конъюнктура и малая емкость обособленных частей хозяйства затрудняли создание достаточных стимулов к развитию производства и повышению его товарности. Слабый товарооборот не мог способствовать снижению товарного голода и выравниванию динамики цен, т. е. формированию устойчивых рыночных цен [27]. Хозяйственная ситуация свидетельствовала о том, что отсутствие условий для развития рынка не могло быть результатом определенных политических событий недавнего прошлого, но имело глубокие корни, устранение причин