выданье нашли!.. Разве что в нужник за ручку не водят! Шагу одному ступить не дают! В комнату Макарчу на какой-то крендель подселили, а он храпит, как лошадь!.. И так башка трещит, ребра ноют, руку тянет, ключицу от этого кирпича ломит, так еще от его рулад последнего сну лишился! И перед Ластонькой мне же стеснительно: что я, инвалид какой — ходить со мной везде?!..
— А кирпич с крыши на тебя тоже просто так упал?
— В смысле? — споткнулся и остановился от неожиданности постановки вопроса Спиридон.
— В смысле, почему он на Кондрата не упал, или на Ивана, или на Прохора?
— Так он же это… кирпич… ему до потолка на кого падать!..
— Вот и упал бы на них. Почему на тебя?
— Так рассуждать, вашвысочество, так можно сказать, что и лошадь специально понесла, чтобы меня зашибить!
— Лошадь? — забеспокоилась Сенька. — Какая лошадь?
— Да вчера днем, когда я из управы шел, на Незваном спуске лошадь с телегой понесла, едва за подоконник уцепить успел, подпрыгнул — то снесла бы, окаянн…на…я… А что ты… вы… ты… на меня так смотришь? Скажешь, ее тоже дворяне науськали?
— Четыре, — тихо проговорила Серафима. — Раз, два, три, четыре.
— Чего — четыре? — настал черед Спиридона беспокоиться.
— Четыре раза. За пять дней.
— Да перестань ты выду…
— Спиря, — сурово свела брови царевна. — Сколько раз за то время, пока не прибыли эти стервятники, на тебя падали кирпичи, наезжали лошади и наваливались в темноте полудурки с кистенями или ножами?
— Н-ну… Это… Как бы… Н-не помню… но…
— Вот я говорю, Спирь, что, во-первых, не было это никакой случайностью, во-вторых, что на тебя в самом деле готовились покушения, и, в-третьих, не надо так озираться — поверь мне на слово, что я смогу защитить тебя ничуть не хуже Макара или Ивана.
— Защитить!.. Меня!.. — задетый за больное, Спиридон снова встал посреди тротуара и страдальчески воздел здоровую руку к серому низкому — потянись и достанешь — небу. — Да про то же я вам… тебе… уже второй день толкую!!! На кой пень меня защищать!!! Кому я нужен, чтобы на меня покушаться!!! Кто я такой?!
— Некоторые думают, что ты — последний настоящий наследник престола, — спокойно сообщила Сенька, со скрещенными на груди руками невозмутимо пережидая очередной — десятый за день, не меньше — всплеск эмоций бедного, готового взвыть от самоотверженной товарищеской заботы гвардейца. — И, слушай, Спирь, тебе не кажется, что из тебя бы вышел лучший царь, чем из сливок местного общества?
— Сливки — то, что слили… что на поверхности плавало… — сумрачно пробормотал гвардеец и серьезно глянул на своего сопровождающего. — Нет. Из них, не спорю, цари получатся — не конфетки, но из меня еще хуже.
— А, может, нет? — хитро прищурилась в ответ Сенька. — Может, в тебе скрыт кладезь премудрости и предприимчивости, который только и ждет момента, чтобы пролиться на жаждущих верноподданных благословенным дождем?
Спиридон опешил, и едва не поскользнулся.
— Что… во мне скрыто?..
— Я говорю, может, ты умнее, чем кажешься, — ворчливо повторила комплимент царевна, и солдат вздохнул с облегчением.
— Нет. Я не умнее. Вернее, я умен ровно настолько, чтобы понять, к чему твое высочество опять клонит, и я всё еще говорю нет. Плохим царем я быть не хочу. А хорошего из меня не выйдет. Вот как ты думаешь, почему, скажем, дед Голуб пошел в артисты, а не в кавалеристы, предположим? Правильно. Потому что знал, что если он пойдет в кавалеристы, то получится у него полная эта… э-э-э… обратная сторона живота. А вот артист из него вышел замечательный, если вечер бренделевской пьянки вспомнить. Полезный. А я в государственных делах даже не ноль. Я — два ноля. И я не только не могу — я не хочу. Так что, извини, Серафима Батьковна, прости, родной народ, но никудышных правителей и без меня хватает. Я лучше справным солдатом останусь. Ведь то, что твоя образина смахивает на кого-то другого, еще не значит, что ты этим самым другим можешь стать.
— Человек, если постарается, может всё!
— Да не могу я этим вашим Мечеславом быть, не могу, я же нутром чую!..
— Ерунда. Если ты согласишься, мы за два счета всё вверх ногами перевернем, и свидетелей тебе организуем, которые у колыбели твоей стояли и в лицо тебя запомнили! И пропади оно всё пропадом! Соглашайся!
— Нет!.. Ну не моё это! И всё остальное — дурацкое совпадение, то бишь, случайность! И не говори при мне больше этого слова!..
— Какого из них? — уточнила Серафима.
— На букву «ц», — хмуро буркнул Спиридон.
Но Сенька, раз уж такой разговор зашел, так легко отпускать его не собиралась, и попробовала пробить брешь в обороне противника с другого фланга.
— Ты картину с дельфином, который акула, видел?
— Ну и что? — хмыкнул Спиря. — Карасич, вон, на матушку Гусю похож, так что теперь?
— Он ее внучатый племянник, я спрашивала, — довольно заявила царевна. — А ты не просто мордой лица на тот портрет смахиваешь — там еще и родинки твои одна к одной прописаны! Не бывает таких случайностей, Спиря, не бывает!!!
— Так что моему царскому величеству теперь делать прикажете?!..
— Перестать махать руками, подобрать шапку и идти дальше — на нас, вон, уже люди таращатся — думаю, поди, цирк приехал, и клоуны сбежали. Тебя, между прочим, невеста ждет. Потом договорим. Если надумаешь. Насильно царем не будешь, это даже я понимаю.
Смущенный Спиридон прикусил губу, быстро подхватил с мостовой шапку, незаметно слетевшую с увеличившейся в размерах перебинтованной головы, и стыдливо, искоса глянул на быстро собиравшуюся впереди, на углу Иноземной и Сахарного проулка, толпу.
К своему облегчению, быстро сменившемуся удивлением, а потом и тревогой, он обнаружил, что взбудоражено переговаривающиеся горожане смотрели не только и не столько в его сторону, сколько…
— …в Сахарный!..
— Там!..
— Там!!!..
— Не может быть!..
— Глаз вырву — там он, чесслово! Вот такенный!
— Врешь, поди.
— Сходить бы, поглядеть?..
— Жутко… чевой-то… Душу тянет…Сам иди.
— Нашел дурака!
— Надо этих позвать… охотников… или гвардейцев… или солдат баронских-графских…
— Нельзя же так вот так просто так посреди бела дня… темной ночи… зверье лесное посередь города разводить!..
— Ох, страсти-то, страсти-то какие…
Неладное теперь почувствовала и Серафима.
Бросив своего подопечного на полпути, быстрым решительным шагом приблизилась она к неуверенно переминающейся с ноги на ногу в сгущающихся сумерках толпе[166] .
— Что случилось? Что за митинг? — не давая опомниться, начала она опрос разволновавшихся не на шутку свидетелей.
— Ваше высочество!!! Царевна-матушка!!! — обрадовано посрывали шапки опрашиваемые. — Вы как
