Сенька.
— А этого я… не знаю… — жалобно захлопала испуганными глазками баронесса. Карбуран. — Деньгами… в нашей семье… распоряжается… супруг…
— Разрешите вашему покорному слуге полюбопытствовать, к чему это ваше высочество клонит? — оперся на стол и враждебно уставился на Серафиму Брендель. — Не иначе, как вы… нафантазировали себе… что барон Кабанан был… похищен?
— Похищен?!.. — тоненько пискнула баронесса Карбуран.
— Не я это первая сказала, — холодно пожала плечами царевна.
— Ну, это уж полная чушь, ваша светлость, — снисходительно хмыкнул Дрягва, усердно поправляя манжеты, и старательно не глядя ни на графа, ни на Сеньку. — Как вы представляете себе похищение взрослого дворянина из собственного дома, где по одному его знаку готовы сбежаться десятки солдат и слуг, да еще так, чтобы этого никто не заметил? И, к тому же, письмо-то ведь настоящее! Баронесса?..
— Д-да… — почти беззвучно кивнула Бизония, сосредоточенно тиская в бледных пальцах ни в чем не повинный платочек. — Его почерк… его печатка…
— Ну, вот видите! — торжествующе возгласил Дрягва.
— …И если Кабанан действительно считал, что надо торопиться… он мог сорваться с места в ночь даже без сменных сорочек… Он всегда был такой… порывистый… независимый… волевой…
— Это точно, — кисло подтвердил граф.
— …И он может постоять за себя не хуже всякого солдата! — уже на более оптимистичной ноте завершила баронесса Карбуран.
— Ну, что ж, — примирительно пожала плечами и улыбнулась кандидатке в герцогини Серафима. — Я за него рада. И за вас. Примите наши поздравления, и не смеем вас больше задерживать.
Утро последнего — четвертого — состязания выдалось на удивление солнечным.
Небесное светило, словно перепутав времена года, или возжелав на прощание перед зимними метелями да буранами взглянуть на покидаемую до весны землю, расчистило небо от туч, разметало облачка в клочки, и теперь взирало на мокрый, замерзший город и его обитателей с не меньшим восторгом и удивлением, нежели они на него.
Люди, собравшиеся на площади проводить двух оставшихся конкурсантов на охоту, казалось, позабыли о цели своего прихода. Они, бездумно и блаженно закрыв глаза, подставляли бледные лица едва ощутимым, почти нереальным лучам осеннего солнышка, улыбались ни о чем, а если и переговаривались — то шепотом, как в храме, или в лесу, чтобы не нарушить, не сломать этот хрупкий, волшебный миг, именуемый солнечным ноябрьским утром.
К десяти часам, как и было условлено, на Дворцовую площадь по коридорам из предприимчиво расставленного оцепления, естественно, с разных концов — хоть и жили на одной улице — прибыли барон Дрягва и граф Брендель.
Торжество и приниженность, радость и скорбь, энтузиазм и апатия, надежда и обреченность…
Глядя на лица соперников и их свит, можно было составить трехтомный словарь антонимов за десять минут.
Разряженный в изысканный охотничий костюм цвета фамильного герба, барон Силезень гарцевал впереди придворных на белом мерине, красуясь и раздавая улыбки и воздушные поцелуи, прошеные и непрошеные, направо и налево, будто направлялся не на охоту, а на внеплановую коронацию самого себя.
Граф Аспидиск, закутанный по самый нос в нечто немарковитое[160] , угрюмо зыркал на горожан, осмеливавшихся встретиться с ним взглядом, и те, в смятении спотыкаясь, стремительно растворялись в дебрях толпы.
Напутственная речь Ивана, по отмеченному Сенькой принципу ракушки, продолжалась двадцать минут, и могла бы длиться дольше, но супруга, добродушно улыбаясь и дождавшись конца очередного сложносочиненноподчиненного предложения, втихаря наступила ему на ногу, и оратор замолчал.
Было ли это завершением речи с его стороны, или только передышка на еле слышное «ой», Серафима выяснять не стала. С ее точки зрения, никто, даже граф с бароном, не заслуживал такого длинного запутанного спича в такой чудесный солнечный день.
И она просто перехватила бразды правления.
— И в заключение обращения мы бы хотели напомнить уважаемым претендентам следующие два момента, — деловито проговорила она, пригвоздив к седлам строгим взглядом подпрыгивающих от нетерпения дворян. — Во-первых, что каждому из них будет сопутствовать группа из двух членов жюри в сопровождении одного охранника. Во-вторых, что вернуться в город, сюда, на Дворцовую площадь, они должны не позднее одиннадцати часов утра завтрашнего дня. После чего незамедлительно состоится подведение итогов четвертого задания, всего состязания, и подготовка к коронации победителя, которая произойдет в любую погоду послезавтра, на этом же месте. Явка царя обязательна, явка болельщиков — желательна. Вперед. И да победит достойнейший.
Трубачи конкурентов, почувствовав долгим опытом окончание выступления, выхвати и поднесли было к губам рога, как вдруг, из глубины толпы, яростно расталкивая острыми локтями стоящих впереди, к трибуне и охотникам пробилась старушка.
В руках у нее было поднос. На нем — серебряная чара.
Не сводя горящего взора с барона, словно из всех собравшихся на площади для не больше не существовало никого, она подошла к Дрягве, опустилась перед ним на колени и протянула свою ношу.
— Успеха тебе старая Жужелка желает, ваше превосходительное баронство, — прочувствовано проговорила она и подняла поднос еще выше, так, что этот предмет обихода почти стал оправдывать свое название. — Чтоб вы этого самозванца липового побили, самодура надутого, шута горохового, пустозвона тупоголового…
Чем дольше и забористей подбирала бабка эпитеты в адрес конкурента, тем уже становилась физиономия Бренделя и шире — Дрягвы.
— Я требую убрать от меня это… эту… этого… — процедил сквозь сжатые зубы в районе пятнадцатого оскорбления граф. — Немедленно… пока я сам…
— Бабка, бабка, даем тебе еще десять минут, по-быстрому заканчивай, и проваливай, — сердито, но не слишком замахал ей рукой Воробейник.
— Сейчас, сынок, — неожиданно послушно кивнула старуха и перешла к заключительной части напутствия:
— Хотит весь народ наш, чтобы ваше баронство царем нашим батюшкой стали. Потому как лучшего царя нам и придумать нельзя, ни в сказке сказать, ни пером накарябать.
Его баронство расцвело, как хризантема в осеннем саду, а Жужелка с апломбом продолжала:
— Вот, я вашему баронству рюмочку нашу фамильную подарить пришла. Да не пустая она, а отвар составу старинного в ней налит, семьдесят семь трав и корешков в ней, он силы человеку придает, здоровья и удачу подманивает. Хто его выпьет — тому непременно счастье будет скоро. Так сделайте нам несказанную милость, ваше будущее величество, уважьте ваш народ — выпейте за ваше на престол восшествие, и наше процветание.
Супротив такого натиска верноподданнического бреда и неприкрытого подхалимства застигнутый врасплох и не слишком привычный пока ни к тому, ни к другому барон Силезень противостоять не смог.
Самодовольно ухмыляясь в адрес умильно моргающей старухи, примолкшей озадаченно толпы, недоуменно хмурящегося жюри но, в первую очередь, естественно, позеленевшего от злости и зависти конкурента, Дрягва снял с подноса чару и одним могучим глотком осушил ее.
— Стаканчик не выбрасывайте, — напомнила бабка, и барон с покровительственной усмешкой засунул его в карман и похлопал Жужелку по плечу.
— Благодарствуй, старая женщина. Буду царем — не забуду. Обращайся в любое время. Может, даже приму.
— Спасибочки вам, ваше баронство, долгих лет жизни здравствовать, жены хозяйственной и деток побольше, — поклонилась старушка и с кряхтением стала подниматься на ноги.
