— У нее закатилась камея под комод, мы его отодвигали, пришлось сначала вынуть все ящики, он дубовый, не сдвинуть с места, оказалось, за ним в плинтусе мышиная нора, я стал тыкать туда подсвечником, и попал… попал… Меня пытались убить, а единственное, что вас интересует, это есть ли мыши у меня в доме!..
— Никто злоумышленника не видел, милый Силезень? — сочувственно похлопала его по нервно дернувшейся руке и перевела разговор в деловое русло баронесса.
— Вся прислуга дрыхла, как пьяная, — с отвращением скривилась несостоявшаяся жертва насилия, и мрачно умолкла.
— И он не оставил никаких улик? — полюбопытствовал граф, сделав вид, что проглотил тонкий намек на толстые обстоятельства.
— Оставил! — встрепенулся барон. — Оставил! Этот мерзавец имел наглость оставить на подоконнике жирный грязный след своего сапога! Правого! Во-о-от такой!
И он раздвинул ладони, иллюстрируя размер.
Размер дворян впечатлил.
— Наверное, он ростом метра два будет, если не больше, — задумчиво покачала головой старушка Жермон. — Мой покойный супруг, да будет земля ему пухом, носил такие же, а ведь он был ростом не меньше меня… М-да… Какая жалость…
— Что барон Буйволино скончался? — уточнил Дрягва.
— Нет, милый, я не об этом. Хотя, старика, безусловно, жаль, да упокоится его кроткая душа в мире, но я имела в виду ваш ковер. Наверное, такими-то ножищами он вам его весь изгадил? По собственному опыту знаю, какая это морока — чистить ковры после того, как какая-нибудь свинья — ничего личного, любезный Кабанан! — прошлась по ним в сапогах с улицы. Хотя, надо отдать им должное, и покойный Буйволино, и покойный сынок наш Лепольдушка, и Мотик всё понимали после первой взбучки. Но сколько возни прислуге!.. Сколько нервов!..
Дрягва на секунду задумался, но тут же отмахнулся:
— На ковре-то как раз следов заметно и не было. Наверное, ворс слишком густой и высокий. Да это и не важно. Главное, есть этот след, и еще один, хоть и несколько другого рода. От удара шестопером по изголовью кровати. Видно, он так старался, что один раз промахнулся… Если бы я не стал доставать эту благословенную брошку, а отложил до утра, как…
— Шестопером? — насторожено прищурился и вытянул шею граф.
— Если бы отложил до утра, как… как… А что? — прервался на полуслове барон Силезень.
— Я, без сомнения, не желал бы оклеветать невинного… так сказать… — многозначительно протянул граф Аспидиск с видом человека, давно и безнадежно одержимого именно таким намерением, — но не напоминает ли вам это кого-нибудь?
— Это ты о чем?
— Это ты о ком?
— Дражайший граф?..
Оба собеседника и бабушка Удава одновременно и изумленно приподнялись с мест и напряженно уставились на Бренделя.
— Шестопер, огромный рост, стремление покончить еще с одним из самых вероятных претендентов на костейскую корону… — терпеливо стал перечислять граф, методично загибая холеные пальцы.
— Не может быть!.. — ахнула и всплеснула пухлыми руками баронесса.
— Ты имеешь в виду… — хищно прищурился Карбуран.
— Ты имеешь в виду… — схватился за сердце Дрягва.
— Нет, что вы, что вы, я вовсе не имею ничего в виду! Я не делаю никаких выводов, вы меня неправильно поняли, — скромно потупился и вдруг заюлили граф. — Я ведь вовсе не хочу… я могу ошибаться, вы меня понимаете?.. И доказательств ни у кого нет… Если они есть вообще… Но задавая себе вопрос, бывают ли такие совпадения…
— Совпадения?! Ха! Совпадения! А мне сдается, что это всего лишь предлог! — с грохотом вскочил, уронив кресло, барон Кабанан, словно хотел схватить за грудки его увертливую светлость. Но, вовремя вспомнив, что находится на нейтральной территории, неуклюже сделал вид, что всего лишь возжелал поправить на самой мягкой части спины смявшиеся при сидении складки камзола.
Баронесса недоуменно подняла выщипанные в ниточку брови домиком и обвела вопросительным взглядом гостей, застывших в таких позах и с таким видом, словно пружины в креслах кто-то коварный внезапно превратил в иглы.
— Предлог, ваше превосходительство? — так и не дождавшись пояснений, пробасила бабушка Удава. — Какой предлог?
— Какая-то блажь… — начал было говорить Брендель, но рассерженный Карбуран стремительно перебил его.
— Нет, не блажь! А предлог! Для отвода глаз! Ваше превосходительство! Открою вам тайну! Мои люди наблюдали за этим солдафоном, которого тупая чернь возомнила братом Нафтанаила! И они доложили, что он ведет себя так, словно ему наплевать и на корону, и на высокое происхождение! Потому что он мужлан и идиот! А это значит только одно!
— Что? — нахмурилась аудитория.
— Что это кто-то из нас… то бишь, из вас… — Карбуран вперился тяжелым многозначительным взглядом в графа, потом в барона Дрягву, — или водит других за нос… или сам стремится покончить с конкурентами!
— Водит за нос?! — истерично взвизгнул Дрягва.
— Покончить с конкурентами?! — искренне возмутился Брендель и вскочил с благородным намерением вызвать обидчика на дуэль.
Или — быстро вспомнив репутацию барона Кабанана как отчаянного фехтовальщика — отодвинуть свое кресло подальше[158].
— Ну же, господа, господа, успокойтесь, успокойтесь, господа, — подобно большой доброй наседке приподнялась, замахала на спорщиков палантином размером с параплан и добродушно закудахтала бабушка Удава. — Этого ведь просто не может быть, господа. Вы же давали магическую клятву у всех на глазах…
— Насколько нам известно, эта клятва может быть пшиком, царская парочка — авантюристами, а рыжая девчонка — самозванкой! — разъяренно прорычал Карбуран.
— Сам ты — самозванец! — то ли выступил на защиту отсутствующей октябришны, то ли просто высказал давно перезревшую и наболевшую мысль Дрягва.
— Ах, это я?!.. Это ты!!!.. Ты!.. Ты!.. — в этот раз его превосходительство не стал делать вид, что вскочил с места с какой-либо иной целью, нежели ухватить оппонента за фамильные кружева и парчу и трясти, пока у того не выпадут все зубы.
Барон Силезень тоже это понял, испугано отшатнулся, попытался закрыться от разбушевавшегося соперника руками…
И нечаянно попал ему локтем в скулу.
— Ой… — сказал Дрягва.
— Ой… — сказал Карбуран.
— ОЙ, — сказали в голос бабушка Удава и Брендель.
Потому что прямо на глазах у них подбитая скула барона Карбурана стала наливаться радужным синяком и опухать.
И как зеркальное отражение — скула барона Дрягвы.
Судьба Спиридона была предрешена.
Когда благородное собрание разъехалось по домам, элегантно раскланявшись с таким видом, будто каждую секунду было готово вцепиться друг другу в глотки, Удавия Жермон осталась одна.
Несколько минут она постояла у дверей, рассеянно скользя взглядом по картинам и статуям на тему неизменно успешной охоты и отдохновения после нее, которыми их далекие забытые предки сочли нужным украсить холл городского дома, потом выбила на мраморные плиты пола трубку о каблук, и повернула
