Через десять минут — еще половина.
Через пятнадцать площадь приумолкла, если не считать подвываний в несколько сотен глоток не в тон и не в такт, коллективных сморканий в рукава и дружных всхлипываний, местами переходящих во всхрапывания.
Через тридцать минут после начала даже самые стойкие слушатели медленно уплыли в страну похмельных снов.
Разгульная жизнь на Дворцовой площади остановилась.
Началась жизнь разумная.
Разбивались простоявшие десятилетиями заколоченными парадные дворцов. Спящие мертвецки пьяным сном горожане сначала перетаскивались, а потом и перевозились на телегах в приемные залы, где их уже поджидали растопленные воспитанниками детского крыла камины и постели из портьер и гобеленов. Ближе всех к камину в царском дворце занимали почетное теплое место двое графских слуг и распорядитель, освобожденные от пут, но из мира грез пока не вернувшиеся.
Гвардейцы, стражники, охотники, пожарные и, конечно, Иван с Серафимой трудились не покладая рук, не отдыхая ног и не разгибая спин.
Через полтора часа последняя жертва Бренделя была перенесен под крышу ближайшего дворца и уложена в ряд с собутыльниками. Министры, золотари, купцы, сапожники, пекари, кузнецы, рудокопы, колесники, слуги претендентов — все оказались равны перед хлебным вином, Лунем Баяном и уставшими донельзя и наплевавшими на ранги спасателями.
Еще несколько часов ушло на то, чтобы превратить столы и скамьи в дрова для дворцовых каминов. Впрочем, к счастью для спасателей и для спящих на полу, после рыцарских турниров, плясок и драк некоторые предметы уличной мебели уже начали свой путь к растопочному материалу, и им оставалось только намного помочь.
Закончив работу, спасатели и детвора выскочили из теплых, но пропитавшихся сивушными парами перегара помещений на свежий холодный воздух, обессилено опустились на ступеньки парадных и вздохнули с облегчением.
Все, кроме Ивана и Серафимы.
Они-то знали, что кроме вечера и ночи бывает еще и утро…
Оглашение результатов третьего конкурса пришлось перенести с десяти утра на час дня по техническим причинам: членов жюри сначала долго не удавалось найти среди залежей похмельных тел, потом они были никому не кабельны[157], а потом, когда контакт установить всё-таки удалось — просто нетранспортабельны. И посему пришлось долго их обливать, умывать и отпаивать холодной водичкой, холодную же водичку прикладывать на полотенцах к больным головушкам, и только после этого, осторожно, как неразорвавшиеся бомбы, переводить под белы ручки короткими перебежками, от куста к забору, от забора к канаве, в управу. Дорогу на холм до дворца, водичка или не водичка, они бы не пережили.
И поэтому сразу, как только пред затуманенными вселенской несправедливостью министерскими очами предстал первый претендент — его светлость граф Аспидиск — господа министры поспешили переложить всю мерзость утреннего бытия с больных голов на здоровую.
Проще говоря, граф за третий конкурс получил ноль очков.
Если бы математическое образование позволяло страдающему и мятущемуся кабинету министров, то и минус пятьсот было бы далеко не пределом, но даже этот незамысловатый ноль жестоко отбрасывал пораженного, лишившегося дара речи Бренделя на безнадежно последнее место.
Оба барона получили по пять очков, разделив первую позицию как на этапе, так и на всем состязании.
Забыты и прощены были и заунывные былины, и неуклюжие рыцари: по сравнению со страшной утренней болезнью на пять тянуло что угодно.
Подбодренные бароны и убитый новостями граф покинули зал заседаний управы сразу после подписания протокола и направились к ожидающим во дворе новостей свитам.
Брендель злобно косился на конкурентов, Карбуран лучился благодушием, и лишь Дрягва, на удивление, не выражал ожидающихся от него эмоций.
На узком лице его отражались попеременно и с виду совершенно беспричинно то сомнение, то ярость, то испуг, то подозрение, то еще с десяток необъяснимых и зачастую неподлежащих идентификации в полевых условиях чувств.
Наконец, когда до парадного оставался всего один пролет широкой, покрытой зеленой с золотыми полосами дорожкой, лестницы, он забежал вперед, остановился, развернулся, обвел диким взглядом оппонентов, с ненавистью зыркнул на спускающуюся позади них пару Ивановых гвардейцев, и с усилием выдавил:
— Господа… Я предлагаю… навестить сейчас… бедного Жермона. Поделиться… так сказать… новостями…
— Жермона?..
— Сейчас?..
— Да!!!.. — отчаянно прошипел барон Силезень и, не сводя одного глаза с солдат, остановившихся на пролет выше них поболтать, принялся усиленно мигать глазом вторым, то ли демонстрируя развившийся у него вдруг нервный тик, то ли на что-то намекая.
— У вас глаз дергается, барон, — холодно сообщил Дрягве граф и сделал попытку обойти назойливого конкурента — если не в конкурсе, так хоть на ступеньках. — Приложите компресс или ударьтесь об угол.
— Нам надо поговорить на нейтральной территории!!! — стиснул кулаки и взвыл отчаянным шепотом барон. — Немедленно!!! Срочно!!! Сейчас же!!!
— Да что случилось, Силезень? — набычился и недовольно нахмурился Карбуран. — Что за истерика? Что за тайны? Что за ерунда?
— Тебе, Кабанан, это, безусловно, ерунда! А сегодня ночью… кто-то… — колючий настороженный взгляд в сторону гвардейцев, потом вправо, влево, вверх, вниз. — Кто-то разбил мою вамаяссьскую грелку!..
— …И вся голова была разбита вдребезги? — недоверчивым контральто переспросила матриарх рода Жермонов под взволнованных взором безмолвного, закованного в гипс внука, и рука ее автоматически потянула к себе через стол красно-белую табакерку.
Подумать тут было над чем.
Экстренное собрание претендентов происходило на составленных полукругом мягких креслах, у одра болезни злополучного охотника и в присутствии его благородной прародительницы. Гостеприимная баронесса предложила гостям чай или полный обед из двадцати блюд — на выбор — но, потянув носами и вдохнув непобедимые остатки былых ароматов знахарской деятельности, посетители внезапно почувствовали себя сытыми до такой степени, что были даже не способны проглотить ни капли.
— Да!!! Вдребезги!!! И подушка с одеялом уже начинали тлеть!.. — горячо взмахнув сухонькой ручкой, подтвердил барон Силезень.
— От углей? — уточнил Кабанан.
— Естественно! Уж не думаете ли вы, что убийца был еще и поджигателем? — саркастично фыркнул Дрягва.
— Он никого не убил, — ровным голосом заметил Брендель.
— Не по своей вине!!! — гневно выпучил глаза лишившийся таким ужасным способом сразу целой кучи имущества, а, заодно, и покоя с душевным равновесием, барон. — Если вам неизвестно, то это была терракотовая грелка в рост человека, и в постели, прикрытая одеялом, она создавала впечатление, что там кто-то спит! И этот кто-то — не вы, уважаемый граф! Ничем иным ваше идиотское хладнокровие я объяснить не могу! И если бы я не задержался в будуаре супруги дольше, чем планировал…
Под ставшими мгновенно заинтересованными взглядами дворян барон недоуменно смолк, потом отчего-то вспыхнул, как майский вечер, и возмущенно затараторил:
