надо залезть к нему во дворец, чтобы найти клад?»
— Сам дурак, — задумчиво проронила Мыська. — Ничего я ей такого не скажу. А скажу я ей… скажу… скажу… Придумала! Я ей скажу, что в городе живу, и что мать моя замуж за лавочника выходит! И что жить мы в его доме собираемся, только у него собаки злые двор охраняют, и я их боюсь! А… а мать с отчимом надо мной только смеются! А одна меня уже кусала! Два раза! Или три! И другая тоже! Четыре раза!.. И… и… и… И еще чего-нибудь придумаю, пострашнее, чтобы она точно согласилась!..
— И, думаешь, сработает? — с сомнением, в изрядной мере замешанном на восхищении, прищурился на нее Снегирча.
— Должно сработать, — вздохнула и сразу погрустнела девочка. — А иначе нам про Вранежев клад можно прямо сейчас забыть, и больше не вспоминать.
— Ну, спокойной ноченьки вам, пострелята. Приятных снов.
Ласково улыбнувшись на прощание, матушка Гуся собрала и погасила все светильники и, пятясь на цыпочках, словно уже от одного пожелания все ее беспокойные подопечные забылись сном, словно заколдованные принцы и принцессы, вышла из спальни и тихонько прикрыла за собой дверь.
Легкие шаркающие шаги ее не спеша прошелестели через гулкую кухню.
Чуть слышно скрипнула узкая створка, выпуская главную воспитательницу.
Потом еще раз — закрываясь.
И тишина…
Кысь приподнял вихрастую голову с тонкой, как блин, но самой настоящей подушки, сжал три раза уворованный еще днем в столовой светильник-восьмерку и осторожно отогнул два пальца. Белый лучик света, обрадованный нежданной свободе, тут же вырвался из кулака и осветил его и несколько соседних кроватей, на которых тут же, как грибы после прохода грибника, выросли любопытные головы.
— Сейчас?.. — вопросительно просипел откуда-то справа, из темноты, Грачик и чихнул.
— Ты же не вылечился, — осуждающе прозвучал слева суровый голос Мыськи.
— Мне уже лучше! — возмутился простуженный мальчишка. — Жара-то нет!
— Зато чихаешь, как конь водовоза, — неодобрительно пробурчал Снегирча. — Ты же там всех…
— Тс-с-с-с!!! — яростно зашипел на него Кысь.
Снегирча прикусил язык.
— А куда это вы собрались?
В одну секунду вся спальня была на дыбах.
— Ночью нельзя на улицу выходить!
— Вы чё, сбежать хотите?
— Вы чё, дураки?
— А как вы отсюда сбежите?
— Через окно, как еще!
— Точно, дураки!
— Сами вы полоумные! — не вынес несправедливых нападок Кысь. — Никуда мы не сбегаем! Мы… по делам уходим! И скоро вернемся!
— А после этого мы все знаете, как заживем!.. — закашлялся Грачик. — Как сыр с маслом!
Общество задумалось.
— Один сыр с маслом невкусно, — наконец, изрек общую мысль Векша. — Надо хлебушка хоть горбушечку.
— И колбасу, — поддержала его Воронья.
— И огурец соленый!..
— И помидору!..
— И рыбу копченую!..
— И укропу!..
— И петрушку!..
— И вештину!..
— И варенье!..
— Кто рыбу с вареньем ест? — выразителем всеобщих настроений снова стал Векша.
— Я… — нерешительно пискнул из левого угла Крысик. — Я бы всё с вареньем ел…
— Ты его так любишь? — уважительно склонил голову к плечу Снегирча.
— Ага… — робко кивнул Крысик. — Только не пробовал никогда… Но говорят, что вкуснее варенья только эта… вештина… а про нее уже Пчельник сказал.
— Ну, так вот, — авторитетно подвел итоги плебисцита Кысь. — Когда мы вернемся, то этой… вештины… с вареньем… у всех в городе будет просто завались. Понятно?
— Вы на продуктовый склад идете! — обрадовался Сусля.
— Ну… нет, вообще-то… — загадочно поджал пухлые губы Снегирча. — Но можно сказать и так.
— Ну, так мы с вами!
— Мы поможем!
— Чего это одни идут, а другие — нет!
— Тихо! — строго, не без основания опасаясь, что возобновившиеся возгласы быстро вернут к ним дежурного воспитателя, прикрикнул Кысь. — Идем только я, Снегирча и Мыська. Идем ненадолго. К утру вернемся. И всё расскажем. Честное богатырское.
Это произвело нужное впечатление, и ребятня послушно замолкла.
Если Кысь сказал «честное богатырское», значит, так оно и будет.
В волнующе-тревожной атмосфере шепотков и испытующе-завистливых взглядов трое разведчиков быстро оделись, выгребли из тайников под матрасами и подушками заготовленные припасы и, не оборачиваясь и не говоря больше ни слова[46], бесшумно отворили заранее проверенную и смазанную створку окна и исчезли во тьме.
— Уже скоро… — дрожащим шепотом дыхнула в ухо Кысю Мыська. — Еще два квартала пройти…
— Я знаю, — не оборачиваясь, кивнул тот и непроизвольно поежился.
Не иначе, как от ночного заморозка.
— Ты это… не забыла? — попробовал и не смог заставить себя произнести неприятное колючее слово Снегирча.
— Что — это? — недовольно покосилась на него девочка.
— Ну… из двух букв… первая — «я»… последняя — «д»…
Мыська осторожно, будто в кармане у нее вместе с ядом находилась и змея, потрогала бок армячка.
— На месте.
— Не возражала… верява?..
— Д-да нет… — уклончиво повела плечом девочка, явно не желая разглашать подробностей дневных переговоров. — Сказала, что теперь проблем даже с самыми злыми собаками у меня не будет. Надо только бросить пару солинок на кусок хлеба и дать им сожрать. Кстати, хлеб у кого?
— У меня, — с болью в голосе отозвался Кысь.
При одной мысли о необходимости кормить вранежевых людоедов хлебом командира их маленького отряда передергивало, словно это ему подсыпали отравы. Но овощи собаки не ели, и поэтому альтернативой хлебу было только мясо, а это уже граничило со святотатством.
Через пять минут разведчики были на месте — напротив широкого, но захламленного заднего двора с его толпой разнокалиберных деревянных сараев различного назначения и архитектурных достоинств, каменой конюшней, пристроенной к ней вплотную коптильней, прилепленным неизвестным архитектором к другому крылу П-образного дворца свинарником и курятником, и тесным домиком из простого серого камня посреди двора — колодцем.
Как было условлено, Снегирча засветил амулет в кулаке, и командир выудил из наволочки четвертинку маленького каравая, потыренного днем в столовой вместе с восьмеркой, достал из-за обмотки
