нее твари громко шипели и исчезали, превращаясь в безжизненные кучки тряпок, сплетения рук и ног. Кукольная Гедда наклонилась над спящей куклой-Мальчиком и взяла его за руку.
Щели меж камнями темной башни, стоящей за золотым дворцом-шкатулкой, засветились, один камень вывалился наружу, и из башни вышла Девочка: в одной руке она держала нож, а другой вела за руку Мальчика.
Большие куклы Тома сидели среди зрителей. На последнем представлении они встали и пошли, переваливаясь, катясь или прыгая, через весь амбар к темной башне. Две куклы (Вольфганг и Леон, для верности) унесли золотой замок, а остальные напали на темную башню и разобрали ее по камушку под восторженный хохот зрителей (некоторые дети, правда, уронили слезу). Том умолял, чтобы ему позволили воспроизводить хаос разрушения каждую ночь. Он сказал, что готов каждый раз отстраивать башню собственными руками — так весело ее разрушать. Но Штейнинг ответил, что рисковать нельзя, поэтому башню разрушат только один раз, в самом конце. Так что когда время пришло, разрушение было необузданным и полным. Разлетались куски, комья докатывались до зрителей. Это было и жутко, и комично. Все ужасно устали.
37
Кульминацией лагеря стал обжиг. Всю первую половину срока горшечники — любители и профессионалы — сооружали сосуды, предметы, статуэтки; некоторые отправились на предварительный бисквитный обжиг, а потом вернулись к авторам для декорирования различными способами. Когда лагерь был еще в стадии проекта, Герант выпросил у отца разрешение провести обжиг в большой бутылочной печи, стоявшей на поле рядом с Пэрчейз-хаузом. Печь топилась дровами. Обжиг продлится примерно сорок восемь часов, и еще день или около того печь будет остывать. В конце второго дня состоится праздник для всех, кто работал, лепил горшки, собирал дрова, и вообще для всех обитателей лагеря. Бенедикт — в приступе эйфории, сподвигшей его на публичную лекцию, — согласился прочитать еще одну, по обжигу и работе с печью. Но он пропал, и читать лекцию пришлось Филипу — все равно на деле в основном он занимался загрузкой печи и разведением огня. Он знал, где в печи более жаркие места, а где сквозит, где огонь ярится сильнее всего, а где чуть прохладнее и жар ровнее. Когда речь идет о печи такого размера, да еще нерегулярно используемой, обычно обжигают сырец (бисквит) одновременно с глазурованными изделиями, которым нужен более сильный жар глазурной печи. Филип хорошо продумал загрузку печи, опираясь на собственный опыт. Он сделал для горшков капсели и расставил их правильными штабелями, или сводами, чтобы языки пламени могли свободно пробегать между ними. Капсели стояли на слоях кварцевого песка и были прикрыты огнеупорными кирпичами и плитками. Более хрупкие изделия стояли внутри капселей на глиняных подставках. Края капселей прикрывала размятая глина. Пирометрические конусы — глиняные конусы, изменявшие цвет при определенной температуре — раскладывались у смотровых окошек, чтобы можно было следить за ними во время обжига. У Филипа, как у любого мастера, были свои приемы — новая форма подставки, определенные интервалы подкормки огня в трех топочных отверстиях.
Вышел краткий спор — не отложить ли обжиг из-за отсутствия Бенедикта. Но слишком много людей с нетерпением ждало обжига. Герант — и Филип в какой-то степени тоже — надеялись, что Фладд объявится вовремя, эффектно, как театральный персонаж, чтобы поднести факел к загруженным в печь дровам. Три дня Филип сидел за складным столом в конюшенном дворе и отбирал горшки для обжига. Пузырик воздуха, слишком мокрая глина, неровность корпуса означали, что горшок может взорваться, просесть или просто развалиться во время обжига и погубить всех своих соседей, а в худшем случае и всю печь, всю колоссальную работу. Юных дам отсылали прочь с отвергнутыми вазами, скособоченными блюдами. В отсутствие Фладда Филипу помогала Элси. Она же помогала ему расставлять, как кусочки головоломки, горшки в капселях и капсели в печи. Она не отвечала за снабжение и за приготовление еды для пикника — этим занимались Пэтти Дейс и Мэриан Оукшотт. В выходные, на которые был намечен обжиг, пришли помочь Дороти Уэллвуд, Чарльз-Карл и Гризельда.
В день обжига Кейн заказал обед в гостинице «Русалка». Он пригласил Фладдов и свою семью. Он даже запретил Джулиану приводить Джеральда, который по-прежнему болтался по лагерю и ходил на долгие прогулки вдоль побережья. Джулиан решил, что отец щадит чувства Флоренции. Обед проходил в гостиной, где солнечные лучи струились сквозь свинцовые переплеты тюдоровских окон, сияя на белой камчатной скатерти и массивном серебре. По столу были расставлены бутоньерки из белых и красных роз. Зацокали копыта: это приехала по узкой булыжной улочке двуколка с Серафитой и Помоной в вышитых нарядных платьях.
Стол накрыли в расчете на появление Бенедикта. Проспер сидел во главе, между Имогеной и Серафитой. Между Серафитой и Помоной сидел Джулиан, а за Помоной — Герант и Флоренция. Имогену и Флоренцию разделяло пустое место.
Они ели снетков и омара на гриле, морской укроп и морковь-виши, а на десерт им принесли «королеву пудингов» на фарфоровом блюде. Они болтали о лагере, и все хвалили Геранта за его организаторские способности, чудо с палатками, изобретательность в составлении распорядка мероприятий. Джулиан сказал, что становится немного не по себе при виде человека, который живет в произведениях искусства, а не только смотрит на них в музеях. Серафита вступила в разговор (что было большой редкостью) и мечтательно произнесла, что жизнь была бы гораздо лучше, если бы вся она была пронизана искусством. Флоренция заметила: забавно, что от искусства можно образовать как слово «искусный», так и слово «искусственный». Серафита устремила взор в собственную тарелку и с некоторым трудом пронзила вилкой декоративную креветку.
Когда все поели, Проспер велел принести шампанское. Всем раздали бокалы. Проспер поднялся.
— В заключение успешной совместной работы, обеспечившей такой успех лагерю — месту встречи искусств, ремесел, преподавания, практики и критики, — я предлагаю выпить за Геранта Фладда, который породил такие замечательные идеи и воплотил их в жизнь.
Все выпили. Проспер не сел, хотя Герант пошевелился, чтобы встать и ответить.
— Мне жаль, что здесь нет моего старого друга Бенедикта. Тем не менее я прошу вас выпить за счастье Имогены, которая оказала мне честь, согласившись стать моей женой. Я уже попросил ее руки у Бенедикта, и полагаю, что он даст свое согласие.
От этой новости все оцепенели. Первой выпила сама Имогена — возможно, чтобы укрепиться духом. Она сидела совершенно белая. Серафита сделала большой глоток шампанского и пробормотала не то: «О боже», не то «Ну что же».
Джулиан поднял бокал.
— Конечно, мы все за вас рады. Желаем вам здоровья и счастья! — неловко произнес он и густо покраснел. Имогена кивнула в ответ — кажется, у нее не было слов. Встала Флоренция.
— Так получилось, что мы не успели попросить разрешения у моего отца, но я хочу сказать, что я тоже обручена. Я приняла предложение Геранта. Я сама об этом говорю, потому что просила его никому не рассказывать. Но теперь, я думаю, вы все должны об этом знать. Отношения всех, кто сидит за этим столом, вдруг ужасно запутались.
Она издала резкий смешок. И продолжала, мрачно сверля отца глазами поверх белой скатерти и столового серебра:
— Так что Имогена станет мне одновременно сестрой и матерью. Как в древнегреческих мифах. Или в Ветхом Завете — все эти штуки, которые Библия запрещает.
Помона поставила бокал, и он треснул. На пальцах выступила кровь — совсем чуть-чуть, но попало на камчатное полотно. Прибежал официант с серебряной щеткой и совочком и засуетился вокруг, сметая осколки. Практичный Герант миролюбиво заговорил:
— Такая внезапность, конечно, удивляет. Но большинство из вас знает, что мои чувства к Флоренции не внезапны. Вы не могли не видеть, что я любил ее много лет, и мальчиком, и мужчиной. Мы собирались держать помолвку в секрете. Я пока не могу содержать жену и хозяйство, а я намерен делать это как
