форме и легко взбежали на гряду, окунувшись в морской воздух, полный соли и шороха надвигающегося прилива, который бросал на берег волну за волной и всасывал обратно, перемалывая и неустанно перемешивая камни. Леска дрожала на фоне сливочных языков набегающего прибоя, натягивалась, капая соленой влагой.
— Вот Баркер, — сказал Моллет.
Они вгляделись, чтобы понять, что он тянет на берег: не человеческое тело и не рукотворная вещь, но живая рыба гневно выгибалась и билась на крючке. Баркер Туми перехватил рыбу рукой и умело прикончил, свернув хребет.
— Мистер Моллет, — сказал он. — Добрый вечер.
Он был обветренный и промасленный, чем отчасти напоминал тот самый ботинок, который он тут же вытащил из-под мешочков с наживкой. Баркер был в промасленной зюйдвестке и куртке с поднятым воротом.
— Я, надо думать, видал его о прошлой неделе кой на ком, — сказал он. И перевернул ботинок. С него капала вода. Шнурки были все еще завязаны. Поношенный ботинок когда-то был дорогим. Язык болтался.
— Думаю, да, — сказал Моллет.
Кейн взял ботинок и повертел его в руках.
— Я тоже так думаю, — сказал он. — Помоги нам Господь, у него глина в пистонах и под языком. И его не чистили как следует — он весь потрескался. Я думаю, мы знаем, чей это ботинок. Мистер Туми, вы больше ничего не находили?
— Нет, и, скорей всего, не найду. Тут поток ужасно сильный. Утянет все что хошь — человека — в глубину и прочь от берега, и по-быстрому вокруг Несса. И искать без толку, все одно не угадаешь, где.
— Если это всплыло, то, может быть, и что-нибудь другое всплывет, — сказал Проспер. — Попросите, пожалуйста, своих друзей приглядываться.
Он взял мокрый ботинок, вознаградил рыбака, и они с Фрэнком отправились обратно в Пэрчейз-хауз. Небо над Ла-Маншем все темнело. Цвет пены на волнах, бьющихся о берег, не поддавался описанию — знаешь, что она белая, но это призрак белого, сам свет с просеянным в него серебром и темная тяга засасывающей воды.
— Прямо стоит перед глазами, — сказал Фрэнк. — Он вот так взял и вошел в воду. Он знал, что она с ним сделает, как подхватит.
Они шли обратно мимо рыбацких хижин. Остановились, пока Фрэнк зажигал лампу. На иссиня- черном небе появились бледные звезды. Внезапный луч фонаря осветил что-то вроде бельевой веревки: оно тянулось от стрехи одной из хижин к топу мачты, с которой свисал узкий вымпел с крестом святого Георгия.
— Что это? — произнес Проспер.
«Это» было истерзанное, мятое, измочаленное. Мокрая, вся в пятнах тряпка оказалась халатом- мантией, в которой Бенедикт Фладд выходил читать лекцию. Обломки кораблекрушения, возвращенные морем.
— Мистер Моллет, — сказал Кейн, пока они медленно шли в Пэрчейз-хауз, неся сверток в коричневой бумаге. — Мистер Моллет… возможно, это преждевременно… хотя, я думаю, мы оба знаем, что это не так. Если мой старый друг покончил с собой, то, может быть, тело еще найдется. Он выбрал самое удачное место для полного и окончательного исчезновения. Неопределенность будет страшным мучением для его жены и дочерей. Очень страшным. Теперь я тоже поведаю вам свои личные скорби. Я хочу жениться на мисс Фладд как можно скорее — то, что случилось, одновременно усилило мое желание и затруднило его исполнение. Я не знаю, какой срок траура приличен, если тело не найдено. Но я знаю, что родным Фладда будет гораздо легче, если у меня появится законное право о них заботиться. Мистер Моллет, я хочу, чтобы вы нас обвенчали. Тихо, но не тайно. С цветами в церкви, с достойным угощением. Как вы думаете — когда это можно будет сделать?
— Если… если ничего не выбросит на берег… если он вдруг не появится на дорожке, ведущей к дому… может быть, через месяц?
Они ускорили шаг.
— И последняя просьба. Мистер Моллет, вы согласитесь никому ничего не говорить, пока не остынет печь и не закончится праздник? Ведь у нас все равно ничего нет, кроме сомнений, подозрений, неопределенности. Подождав, мы, возможно, дождемся определенности. А если и не дождемся, сама неопределенность станет… более определенной… более прочной, если вы понимаете, о чем я.
— Да, действительно, — сказал Фрэнк Моллет. — Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы… взяли бремя на себя.
— Я знал Бенедикта, упокой Господь его душу, много лет. Он был гений. Все, что он делал, он делал с избытком. Я не удивлен, что он пытался вас напугать. Вы вели себя весьма достойно.
38
Проспер Кейн умел добиваться своего. Его обвенчали с Имогеной Фладд в церкви Святой Эдбурги во вторник, 27 декабря 1904 года. Венчал Фрэнк Моллет. О Фладде так и не было вестей, только рыбаки выловили второй ботинок — через много недель после первого. Так что семья была не то чтобы в трауре, но и не то чтобы не в трауре. Народу в церкви собралось мало — обитатели Пэрчейз-хауза, включая Филипа и Элси, Джулиан и Флоренция. Еще пришли Доббин, Мэриан Оукшотт и мисс Дейс. Было ужасно холодно. Камни церкви были словно глыбы льда, а трава на кладбище покрылась коркой инея. Фрэнк надел под стихарь две шерстяные фуфайки. Все женщины решили проблему траура, надев туалеты скромных серых и фиолетовых тонов. Флоренция была в элегантном грогроновом пальто грифельного цвета поверх платья цвета синего крокуса; шляпка — тюль строгих цветов, крокусного и серого, в тон. Флоренция не была подружкой невесты. Единственной подружкой была Помона в темно-сером бархатном платье, расшитом фиалками. Такие же фиалки выстроились вдоль полей шляпы. Серафита куталась в отороченный перышками плащ из какой-то сложной, толстой гобеленовой ткани, фиолетово-серо-серебряной, с отделкой из крашеного лебяжьего пуха и страусовых перьев.
Невесту «отдавал» Герант. Мисс Дейс выбила из пианино пару аккордов, Имогена Фладд отложила глиняную грелку, которую сжимала в объятиях, взяла сноп оранжерейных лилий и пошла к алтарю. Она была в мерцающем серебристом бархатном платье, очень простом, с высоким белым меховым воротником и большими белыми меховыми манжетами. Флоренция сверлила Имогену взглядом, пока та шла навстречу майору Кейну. Флоренция думала об Имогене злобными словами. Хитрая. Втерлась в доверие. «Я человек маленький, ничтожный».[100] Она думала, что на лице Имогены отразится притворная скромность или злобное торжество, но она была справедлива и вынужденно признала, что видит лишь чистое счастье с примесью страха. Флоренция уже, с некоторой горечью, признала, что Проспер любит Имогену. Теперь она признала также, что Имогена любит Проспера. Имогена была похожа на белую восковую свечу, освещенную золотым пламенем.
После церемонии Фрэнк пригласил всех к себе, усадил перед пылающим камином и обнес горячими напитками и хересом. Его экономка принесла чайники с кипятком и подлила дамам в керамические грелки для рук. Все закутались в пледы и поехали обратно в гостиницу «Русалка» в Рае, где Проспер заказал свадебный завтрак. В гостинице тоже пылал камин. Близился вечер, и красноватые отблески огня мерцали на бледных лицах, оживляя серые шелка и атласы. Еда была обильна — камбала с креветками, копченая запеченная корейка барана с соляных болот, элегантные пудинги и торт в сахарной глазури, который жених разрезал своей саблей на аккуратные кусочки. Герант произнес небольшую, но приличную случаю речь и добавил, что они с Флоренцией надеются — как только это станет возможным — еще более укрепить тесные отношения между семьями. Проспер ответил кратко и тепло и поднял бокал за отсутствующего Бенедикта. Я хотел бы, чтобы мой старый друг был здесь и мог разделить наше счастье, сказал он. Он также выразил желание, чтобы его старый друг вернулся из своих странствий, как возвращался и раньше. Но пока
