Журнал «Байкал» 2010–01

 — людьми, обладавшими у себя в народе реальной властью.

Принято считать, что цель этой поездки состояла в том, чтобы заполучить Указ Пётра I, подтверждающий право бурятских родов на владение своими исконными («породными») землями — обширнейшими пространствами меж Байкалом и Даурией.

Такова на сегодня официальная версия. Но если вдуматься, в ней ощущается некоторая недоговоренность. Или даже тайна.

Детали той поездки во многом неясны. Ни один из ее участников — а их как-никак было более полста человек — никаких воспоминаний, зафиксированных в том или ином виде, не оставил. Впечатление такое, будто над ними довлело некое обязательство хранить молчание.

Что же до упомянутой «официальной версии», то автором ее должно считать не кого иного, как самого Пётра. Это он в тексте своего Указа от 22 марта 1703 года недвусмысленно и, как можно понять, вполне осознанно прочертил некую политическую линию, высказав ровно столько, сколько хотел и мог сказать. Причём сделал это так убедительно, что все позднейшие исследователи и комментаторы тех событий не считали возможным выходить за пределы начертанного Петром толкования.

Однако любознательность людская неудержима. Недосказанное расцвечивается домыслами.

С началом «эпохи гласности» об участниках того предприятия трёхвековой давности у части местной гуманитарно-демократической интеллигенции стало складываться довольно-таки нелестное мнение:

«Из бурятской истории о той эпохе мы знаем лишь об унизительной поездке делегации хоринских[6] бурят в Москву бить челом о притеснениях, о том, как они предстали дикарями в своем экзотическом виде перед московитами»[7] ;

«…хоринские делегаты в начале февраля 1703 г. прибыли в столицу Российской империи. Бесспорно, делегаты были бесконечно рады тому, что добрались до Москвы. В то же время не сомневаемся в том, что первые дни пребывания в этом городе не принесли им особой радости. Возникает множество вопросов. Где остановились, попали ли сразу в ночлежный дом, чем питались? Ведь город незнакомый, непривычная обстановка, чужие, незнакомые люди… Ясно, что не сразу попали на приём в правительственные учреждения. Безусловно, пока добивались приёма, прошло много дней. Находился ли в столице Фёдор Алексеевич Головин, тогдашний военный министр, а в прошлом веке оказавшийся среди бурят, находясь в селенгинской осаде от натиска монгольских войск. Уверен в том, что Бадан Туракин и его спутники сумели найти Головина и вступить в переговоры с царскими сановниками, наконец, добиться аудиенции у царя.

Видимо… (царь) принимал гостей из далёкого Забайкалья в тронном зале Кремля…»[8]

Поражает лёгкость в обращении с фактами: с одной стороны, видите ли, «унизительная поездка дикарей», а с другой — «приём в тронном зале Кремля».

Вся эта несообразность вряд ли могла появиться, если бы та поездка к Петру рассматривалась не с позиций узкоместнических, а более масштабно — в контексте международного, или, говоря по- современному, геополитического положения России конца XVII — начала XVIII вв.

Разберёмся по порядку. Прежде всего, в указанное время Российское государство еще не являлось империей. Это произошло намного позже, в 1721 г., когда Сенат и Синод в ознаменование Ништадского мира, завершившего длившуюся более 20 лет Северную войну, просили Петра принять наименование Императора, Великого и Отца Отечества.

Далее. Согласно дореволюционным источникам, ночлежные дома появились в России лишь во второй половине XIX в. и, являя собой очаги нищеты, эпидемий и преступности, знаменовали переход страны к капитализму. До этого существовали постоялые дворы, заведения не в пример более патриархальные и благонравные. Что касается «гостей из далёкого Забайкалья», то им был уготован особый приём, о чём будет говориться ниже.

Версия же о «приёме в тронном зале Кремля» выглядит не только странно, но и имеет некий комический оттенок. Это только в сказке Пушкина о царе Салтане самодержец вершит дела, восседая непременно «на престоле и в венце, с грустной думой на лице». В дипломатической же практике России, как и других суверенных государств, существовал строжайше соблюдавшийся церемониал монаршей аудиенции, где всё, вплоть до малейшей детали, было строго расписано. Так, тронный зал мог использоваться лишь в исключительных случаях. Преимущественно для приёма посольств от равных по положению иностранных государей. Там могли быть приняты посольства от английского, французского короля, турецкого султана или, скажем, от китайского императора, но никак не «делегаты из далёкого Забайкалья», а уж тем более «предпринявшие унизительную поездку дикари».

Вышеприведённый учёный текст изобилует выражениями «не сомневаемся», «ясно», «безусловно», «бесспорно», «уверен в том, что». Однако повторение подобных заклинаний не может заменить хотя бы приблизительного анализа тех событий.

Или взять этот стилистически неряшливый пассаж относительно «дикарей, представших в своем экзотическом виде перед московитами». Назвать ли это той самой скромностью, что паче гордыни, или демонстративным самоуничижением с непонятной целью? Или своего рода шпилькой в адрес Москвы и москвичей?

Но как бы то ни было, ясно одно: анонимный автор данного высказывания явно перепутал былых «московитов» с нынешними москвичами. Да, среди этих последних развелось немало высокомерно презирающих всё и вся, что не несёт на себе вожделенную отметину приобщенности к небожителям — «Made in USA».

А тогда, в начале XVIII в., в русском обществе еще была жива память о тысячелетней, со времен аж Киевской Руси, связи со «степью», связи сложной, неоднозначной: то рубились, то роднились. Так, «московиты» никогда не забывали о том, что русский царь Борис Федорович Годунов был потомком выехавшего в Москву золотоордынского мурзы Чета, при крещении получившего имя Захарий.

Мать Петра I, Наталья Кирилловна, была родом из Нарышкиных. Об отце же ее «московитам» было хорошо известно следующее:

«Кирилл Полуектович Нарышкин, довольно безвестный помещик родом из татар, жил в Тарусском уезде, в отдалении от Москвы…»

Или хотя бы такой житейский пример: когда ближайшему сподвижнику Петра, Алексашке Меншикову, сватали Дарью Михайловну Арсеньеву, среди главных достоинств невесты называлось то, что у нее «род древний, из Золотой Орды» — и перед таким аргументом «полудержавный» жених не устоял…

Во-вторых, для «московитов» той поры «экзотический вид» пришельцев с Востока был явлением вполне обыденным, поскольку первопрестольная издавна сделалась местом, где скрещивались пути из «варяг в греки» и «из татар в немцы». Здешний люд видывал торговых гостей из Индии, Бухары, Венеции, послов турецких и персидских, людей с Кавказа и из Крыма.

Да и сами «московиты» в глазах заносчивого Запада представлялись теми же азиатами. В ту эпоху, по свидетельству европейских путешественников:

«…большинство продолжало носить привычный русский костюм: вышитую рубаху, широкие штаны, заправленные в мягкие ярко-зеленые или красные, отделанные золотом сапожки с загнутыми носками и поверх всего бархатный, атласный или парчовый кафтан до пят со стоячим воротником и рукавами непомерной длины и ширины. Выходя на улицу, надевали еще одно длинное одеяние, летом легкое, зимой подбитое мехом, с высоким квадратным воротником и с еще более длинными рукавами, свисавшими до