Книга встреч

механическую смену событий, во что-то автоматическое, безжизненное… Один деятель выскакивает за другим как фигурки на старинных башенных часах… Нет ничего более чуждого акту свободного Божьего творчества, «исторического художества Бога», чем такое представление. История жива именно тем, что всегда балансирует на узкой грани: «могло быть так, а могло быть совсем иначе»; событие живёт в историческом потоке, выбирая путь среди тысячи возможных, — причём, невыбранные пути остаются в памяти поколений и тоже входят в копилку народного опыта…

Что было бы, если бы Русь отбила Батыя? Что было бы, если бы Пётр Великий удержался на Чёрном море?

…А что было бы, если Маяковский остался жив?.. «Мне при жизни с вами сговориться б надо…»

15. РАБ БОЖИЙ ВЛАДИМИР

«Первый дом, вспоминаемый отчётливо. Два этажа. Верхний — наш… Всё это — территория стариннейшей грузинской крепости под Багдади… На валах бойницы. За валами рвы. За рвами леса и шакалы. Над лесами горы. Подрос. Бегал на самую высокую. Снижаются горы к северу. На севере разрыв. Мечталось — это Россия. Тянуло туда невероятнейше».

В.В. Маяковский. «Я сам»

Вот посмотрите: всё вышенаписанное Маяковский обозначил как самые драгоценные, самые любимые воспоминания детства — старая грузинская крепость, за крепостью лес, за лесом Россия, — и тянет туда «невероятнейше»! Заметьте же теперь, что и вся жизнь у Маяковского прошла именно так: в крепости чужих, надуманных идей, в лесу заблуждений, а за лесом — Россия, и тянет туда, тянет…

Обвинять Маяковского — дело лёгкое и безопасное. «Он был коммунистом!» Точно, был. «Он был безбожником!» Был и безбожником. «Он требовал сбросить Пушкина с корабля современности!» И тут нечего возразить. «Он — самоубийца!» Ну что ж, пока противоположное мнение не признано официально, приходится признать, что и это правда.

Есть, конечно, такие слова, сказанные другим классиком по другому поводу: «Полюбите нас чёрненькими — беленькими-то то нас всяк полюбит!» Простой и очень православный совет, но у кого хватит сил его исполнить? Да и зачем? Больно он нужен, этот Маяковский!

«— Маяковский вот… Поищем ярче лица — недостаточно поэт красив… — Крикну я вот с этой, с нынешней страницы: — Не листай страницы! Воскреси! Сердце мне вложи! Кровищу — до последних жил. В череп мысль вдолби! Я своё земное не дожил, на земле не долюбил… Что хотите буду делать даром — чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас есть?.. Я любил… Не стоит в старом рыться. Больно? Пусть… Живёшь и болью дорожась. Я зверьё люблю — у вас зверинцы есть? Пустите к зверю в сторожа… Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, отринув будничную чушь! Воскреси меня хотя б за это! Воскреси — своё дожить хочу!»

Это он к нам обращается.

Вот вы говорите: «Безбожник»… Я не хочу с этим спорить — может быть, только уточнить формулировочку… Может быть, не безбожник, а человек, Бога искавший, но — по разным причинам — не нашедший? Знаменитейшее его богохульство из «Облака в штанах», четыре молодецких выкрика — и все четыре перекрываются одним словом: «Эй вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду! — Глухо… Вселенная спит…» Глухо… Не докричаться до Неба молодцу, не растревожить небесный покой… Надо как-то иначе подходить к Богу… А как? Этого он так и не понял. Мы — умные, мы поняли и потому имеем право пинать всех прочих. А он не нашёл пути, заблудился, сбился с дороги, погиб — вот смеху-то!

Воспоминание о Боге, о небесах, о чём-то, когда-то увиденном, когда-то захлестнувшем душу, но давнем, безнадёжно забытом, кочует у Маяковского из стиха в стих, мучительно и неотвязно. Он хочет избавиться от этого воспоминания, хочет заглушить его — но оно настойчиво возвращается. Всякий, знающий стихи Маяковского, без труда найдёт соответствующие строки.

Вы вот напоминаете мне: «Чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем» (глобалист!) или даже: «Я не твой, снеговая уродина…» (не патриотично!). А я вам скажу: мир «без Россий, без Латвий» — это Россия, ставшая целым миром. По существу, все разговоры о «мировой революции» в русских устах всегда означали: «весь мир перестроим на русский лад» — и ничего иного. И у Маяковского так же. «Отечество славлю, которое есть, но трижды — которое будет» — вот именно эту всемирную Россию. Это — лучший патриотизм, патриотизм, признающий, что у родной страны есть не только великое прошлое, но и великое будущее. Патриот, обернувшийся назад, споткнётся на первом шаге, упадёт и больше не встанет. Что мы и наблюдаем сейчас.

А что мы можем противопоставить патриотизму в понимании Маяковского? Помните? «Потомки, словарей проверьте поплавки: из Леты выплывут остатки слов таких, как «проституция», «туберкулёз», «блокада». Для вас, которые здоровы и ловки, поэт вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плаката».

Это тоже к нам обращение. Ну и как, уважаемые господа потомки? У вас не горят щёки, когда вы читаете это? А между тем вы только что получили изрядную пощёчину.

«…Сидят в грязи рабочие, сидят, лучину жгут. Сливеют губы с холода, но губы шепчут в лад: Через четыре года здесь будет город-сад!» Что же, Маяковский ли виноват, что сад получился жидковат, что уважаемые потомки его повырубили и загадили? Мне, между прочим, эти стихи остро напоминают пронзительное некрасовское: «Братья, вы наши плоды пожинаете. Нам же в земле истлевать суждено. Всех ли нас, бедных, добром поминаете? Или забыли давно?»

Много вас, всех не упомнишь…

Как легко не простить Маяковского! Как легко тыкать Есенина носом в «Балладу о двадцати шести», в «Инонию», в «Русь Советскую»! Но я хочу сказать всем непримиримым: если, конечно, вы русские люди, задумайтесь о том, что и Маяковский, и Есенин были на ту пору голосом большей (а может быть, и лучшей) части русского народа. Они писали то, что народ чувствовал. Кто ошибался, а кто был прав — предоставим суд Богу. Но не простить Маяковского — значит не простить русских. Не простить своих дедов — если, конечно, вы родились не из пробирки.

Если уж говорить об ошибках Маяковского, то самым чудовищным образом он ошибся, когда возомнил себя юмористом. Вращаясь в той национальной среде, где смехачество есть и высшая мудрость, и добродетель, и способ борьбы за существование, он невольно подстроился под общий лад и стал писать «смешно». О роковой промах! Человек, которому был дан невероятный талант трагика, начал кривляться со скоморохами! Бетховен принялся писать комические куплеты для эстрадников! Страшно подумать о том, чего мы лишились и взамен чего нам даны все эти «Прозаседавшиеся», «О дряни», «Сплетник», «Ханжа», «Трус» и так далее, и тому подобное…

Давайте же не будем забывать, что Маяковский, в первую очередь, — великий русский поэт. Это само по себе дорогого стоит. Он показал, что на русском языке можно создавать мощные стихотворные симфонии, — ничего подобного никто до него не делал. Можно было бы, дабы не огорчать наших очень правильных идеологов, выбросить Маяковского с корабля современности (он ведь и сам сбрасывал с него Пушкина, — хотя, правда, потом сам же и втащил его обратно: мол, «давайте подсажу на пьедестал!»)… Можно сбросить. Переживём. Чего мы только не лишались за последние сколько-то лет. Но… Сегодня одного сбросим, завтра — другого. Глядишь, и до Есенина доберёмся… А после — какие тормоза? Вали всех за борт!.. Всё равно пропадаем!

…Есть целая книга о том, что самоубийство Маяковского было вовсе не самоубийством (Валентин Скорятин. «Тайна гибели Владимира Маяковского». М.: Звонница-МГ, 1998). Книга весьма убедительная, и убедительнее всего в ней то, что автор, не дописав её, как-то слишком скоропостижно скончался. Впрочем, я никого не призываю молиться об убиенном рабе Божием Владимире. Не надо бежать впереди паровоза. Нагонит, раздавит. Я прошу только: женщины, поплачьте о нём немного. Всю жизнь он искал Бога, искал