выяснилось, он был уже ранен). В него летели комья земли, пилки, сосновые шишки.
Моего крика не было слышно за диким улюлюканьем, свистом и ноем. Я опоздал. Один из мальчишек куском дерна точно попал в бельчонка. Распушив хвост, Буян спланировал на землю с шестиметровой высоты, снова взметнулся было вверх по стволу… увы, без прежнего проворства. Мальчишка сграбастал его обеими руками, прижал к шершавой коре. Буян вывернулся, сумел-таки укусить негодника за палец. И за это поплатился жизнью.
Я вырвал у юного палача из рук уже вялый комочек. Умирал Буки долго и мучительно: вздрагивал, кашлял с кровавыми пузырями, задыхался. Недавно такие веселые карие глазенки медленно мутнели, как бы уходили под воду, и в них мне все чудился мучительный вопрос: «За что?»
В самом деле — за что? За что убиваем мы живую красоту леса— белок, которые случайно уцелели еще вблизи дачных поселков, зайчонка, ставшего чуть ли не экзотической редкостью там, где расселился человек, голосистых пичужек? Почему не полюбоваться на изумительно красивые, грациозные движения жизнерадостного зверька? Обязательно изловить, убить, уничтожить!
Не есть ли это отвратительнейшее проявление собственничества? Мели зверек общий, ничей, пусть будет моим! Хотя бы мертвым, но моим!
Некоторые из ребят, принимавших участие в травле Буяна, были явно смущены таким исходом охоты. Один из них пошел даже провожать меня к дому, помогал выкопать руками могилу в песчаном откосе. От него я узнал, что Буян вначале сам спустился к ним по дереву и добровольно дался в руки. Ведь от человека он ждал только добра. Откуда было знать, глупому, что люди-то бывают разные!
Он пустился в бегство лишь когда его придавили, убежал от диких криков и свиста. Тогда и началось преследование.
Зато ее привязанность ко мне стала, кажется, еще больше. Ей нравится сидеть у меня на плече или тереться мордочкой о щеку.
Еще вчера она вырывалась от своих дрессировщиков и убегала на шкаф. Зато сегодня Илюша с Колей довольны: Любочка без всякой приманки, добровольно раз двадцать пронесла свое красивое тельце через кольцо, даже не задев его хвостом.
Мальчики пророчат ей блестящую артистическую будущность. Илюша от такого успеха немедленно решил стать дрессировщиком и выступать с Любочкой в цирке. Рассудительный Коля пристыдил его: «Мы ведь не для цирка ее дрессируем — для науки!»
Любочка тотчас страшно заинтересовалась новинкой, будто поняла, что принесли это для нее. Она прыгала вокруг колеса, отрывисто и возбужденно цокала, задевала за обод лапкой, вертела хвостом.
Стоило только посадить белочку в колесо, она немедленно помчалась по перекладинкам вверх. Колесо завращалось все быстрее и быстрее. А мы-то думали: чтобы научить Любочку бегать в колесе, нужно потратить по крайней мере неделю! Оказалось, что она как будто только и ждала этой забавы.
Колесо бешено вертелось перед нами, а внутри его, молниеносно перебирая лапками, скакала Любочка. Но вот она выпрыгнула на стол и уселась столбиком отдыхать, а колесо все еще крутилось по инерции. Отдохнув, Люба опять, на этот раз сама вспрыгнула на перекладинки, и снова началась та же грациозная скачка, так что ветер от колеса шевелил листы бумаги на столе.
Новая забава влекла к себе белочку целый день. Побегав по комнате, она к нашему удовольствию, снова и снова принималась за свое балетное искусство. Ребята ушли в этот день совершенно счастливыми.
Собирая вещи в дорогу, я обнаруживал во всех углах какие-нибудь продукты. В ботинке оказалось два куска сахара и печенье, за шкафом — несколько сухарей, на посудной полке — сушеные груши.
Нетрудно было догадаться: подчиняясь инстинкту, Любочка начала делать запасы на зиму, как поступают все белки на воле. Да и к самом деле, Любочка стала совсем взрослой белкой.
…Вернулся я через три недели. Прямо со станции зашел к Илюше. Мальчугана застал поникшим, с печальной физиономией. Оказалось, Любочка сбежала за два дня до моего приезда, воспользовавшись тем, что забыли запереть клетку.
Я успокоил Илюшу, заверив, что белке будет лучше на воле. Правда, она не успеет сделать достаточно запасов на зиму, но с голоду все же не умрет: в лесу еще много еловых шишек.
…Зимой я проезжал на лыжах по лесу километрах в трех от дома. Услышав над головой привычное цоканье, оглянулся. Вижу: по раскидистой елке ко мне спускается белка. По светлому ошейничку я сразу признал Любу, хотя на моей питомице сейчас была не рыжая, а серебристо-серая зимняя шубка. Любочка спустилась ко мне до самых нижних веток, оживленно щебетала, но спрыгнуть на протянутую к ней руку так и не решилась — успела одичать.
Последний раз я видел ее в апреле, примерно, в том же месте. Был солнечный день. Лес курился теплой весенней влагой. С высокой сосны мне на голову посыпались соринки. На ветке сидела Любочка снова в рыжей шубке и заглядывала вниз. На этот раз она узнала меня лишь после того, как я стал звать ее по имени. Видно, какие-то неясные воспоминания пробудились в ее головке. Белочка защелкала языком и нерешительно стала спускаться. Тут только я заметил, что за ней слезают еще трое рыженьких малышек, точно таких, какой была сама Любочка прошлый год в это время.
Любопытные зверушки так и тянулись ко мне, желая хорошенько рассмотреть невиданное существо. Без сомнения, это были Любочкины детеныши. Их бесцеремонное любопытство встревожило мамашу. Она начала сердито цокать на них, отгонять с нижних веток. На меня она уже не обращала внимания.
Я не хотел доставлять матери беспокойство и потихоньку пошел прочь. Один из бельчат соскочил на землю, неуверенно запрыгал за мною вслед. Тотчас Любочка пустилась вдогонку. Она подхватила своего не в меру любопытного юнца за шиворот и мигом взлетела с ним по стволу.
ВОЛЧИЦА
Он венчал собою небольшой холмик и был виден издалека, этот камень. А вокруг простиралось черное, распаханное под зябь поле. В пластах чернозема, до глянца отполированных лемехами, словно в потускневшем зеркале, отражалось небо. Кое-где на пашне пронзительно сверкала под солнцем паутина — предвестница хорошей погоды.
После рыхлой и вязкой пахоты приятно было ощутить под ногами клочок непотревоженной земли. Я вытряхнул из туфель колкие земляные крошки и собрался отдохнуть на камне, но заметил вдруг такое, что забыл и про усталость.
На плоской, обращенной к небу стороне камня была укреплена крышка от противотанковой мины, а на ней старательно выцарапан силуэт собачьей головы со стоячими ушами. Ниже по защитной, буровато- зеленой краска с той же тщательностью выбита надпись:
По сколам и царапинам на боках камня было заметно, что ему пытались когда-то придать форму обелиска. У основания странного памятника лежал искореженный осколок снаряда, похожий на громадного
