— Ну, и хитер, шайтан! До чего же ловкий охотник! — восхищенно прошептал Шакир и добавил с затаенной угрозой: — Но погоди же! Мы тебя все равно перехитрим. Считай, спета твоя песенка.
«Перехитрим!»… Сколько раз потом одурманенная охотничьим азартом повторяла Диля это коварное слово… Три дня рыскал Шакир в окрестных горах, выслеживая излюбленные тропы барса, чтобы наверняка насторожить ловчие петли. И вот (наконец-то!) Диляре доверено настоящее, ответственное и, как ей нравилось думать, совсем небезопасное дело.
Дважды в день — ранним утром и перед закатом солнца — она должна выезжать на Комузе высоко в горы. Так высоко, что по утрам голубоватый искристый иней осыпает там выстуженные за ночь камни и траву.
Едет Диляра на свой пост осторожно, скрываясь за гребнем горы. На этом Шакир настаивал особенно строго: вид всадника на коне может взбудоражить барса, а тот должен смело ходить по привычным своим тропам. В узком лазе меж глыбами камней подстерегает его искусно запрятанная петля. Заросли пахучей арчи отбивают запах металла. Стальная петля вдобавок старательно, до позеленения натерта душистой эфедрой, присыпана пылью и мелкой арчовой хвоей. В середине петли притаилась прочная капроновая сетка. От нее, невидимый, крадется поводок к тугой настороженной пружине. Ступи только лапой на сетку, сорвется поводок, и ожившая пружина в мгновение ока захлестнет петлю вокруг лапы. Лязгнет коварная защелка, и тогда безумствуй от ярости, катайся по земле, грызи петлю зубами — все равно твоя песенка спета.
Охотнику не нужно подъезжать вплотную, чтобы проверить, сработал ли самолов. Издали, с соседнего хребта, видна в бинокль одинокая арча, как бы вплавленная в слепящую белизну ледника. Это и есть сигнальная вешка. Стоит деревце нетронутым, значит, пока не повезло тебе, охотник. Запасайся терпением, поворачивай коня и возвращайся к своему костровищу. Повалена арча — не мешкая, спеши вязать пятнистого пленника, пока не изуродовал он себя в отчаянных попытках освободиться.
Четыре дня выезжала Диляра на свой высокий, овеваемый певучими ветрами пост. И всякий раз нетронутая рыжая вешка, будто издеваясь, четко маячила на белизне ледника. И уже закрадывалось подозрение — не поставил ли Шакир ее самолов в совершенно безнадежном месте, на прошлогодней, давно не хоженной тропе? Поставил просто так, чтобы отвязаться от девчонки, чтобы не ныла о настоящем деле и не увязывалась с ним, когда на резвом Уларе отправлялся он проверять три другие самолова, настороженные далеко отсюда — за склоном синего хребта.
В то памятное утро Диле нездоровилось. Больше, чем обычно, одолевала «горняшка», раздражал привязчивый кашель. Она совсем было решила пропустить одно «дежурство», потом все-таки превозмогла слабость и с уздечкой через плечо вышла на луг. Комуз издали увидел лепешку в ее руке и заржал звонко, заливисто. Наверно, еще жеребенком потешал он конюхов редкой голосистостью, коль назвали его так же, как зовется киргизская бандура.
Умный конь привычно пригнулся, когда маленькая хозяйка, страдая от одышки, взваливала ему на спину седло, покорно проследовал в поводу к каменной плите, откуда наезднице легче было достать носком до стремени. В пути он тоже был исключительно предупредительным. Каждый раз, перемахнув прыжком через промоину, косил глазом, словно хотел убедиться, что Диля не вывалилась из седла.
Вот наконец и знакомое укрытие — узкий, как бойница, пролом в каменном щите. На солнечную сторону выползли отогреваться после ночного заморозка вездесущие солдатики в красных мундирчиках. Совсем еще сонные — тронешь пальцем, вяло топорщатся и падают вниз.
Диля хочет отдалить неприятную минуту разочарованья, когда в бинокле предстанет нетронутая, как бы поддразнивающая своей нерушимостью вешка. Так было все предшествующие дни, то же самое, конечно же, повторится и сегодня. И она нарочно водит биноклем по сторонам.
В поле зрения скоро попадается рыжий сурчонок, мусолит какую-то былинку за зеленым частоколом травы. Почуяв неладное, завертел по сторонам круглой безухой головенкой и побежал, расстилаясь по земле, в спасительную норку. Поводила Диля биноклем также вдоль скалы, где вчера выследила гнездо беркута. Но сейчас гнездо оказалось в тени, и уродливых крючконосых орлят видеть не удалось.
Привычно побежал перед стеклами иззубренный, будто топором иссеченный склон по ту сторону ущелья. Вверху лишь недавно освободившаяся из ледового плена земля, темная, лоснящаяся от обилия влаги, но пока еще холодная, безжизненная. Ниже, на пригреве, чуть просачивается отрадная для глаз зелень. Сливаясь по склону, травянистый покров плотнеет до густоты зеленого ковра. А вот и ползучий кустарник жмется к скалам. Сверкнул за гранью хребта далекий ледник… Но где же арча?
Диля задергала биноклем в одну сторону, в другую. Нет, местом она не ошиблась. Именно здесь, напротив ледника, еще вчера вечером торчала рыжая вешка… Сейчас ее нет. Исчезла.
Что же это? Значит, сработал самолов? Неужели и вправду барс, легендарный, бесстрашный ирбис, томится сейчас там на стальной привязи?
Бинокль задрожал у Дили в руках… А вдруг вешку просто-напросто повалило ветром? Или круторогий архар неосторожно ступил копытцем на капроновую сеть? А, может быть, сурок, пробегая, разрядил самолов, и стальная петля бичом щелкнула вхолостую у него над головой?.. Приведешь Шакира, а он только посмеется: «Не бывало еще такого, чтобы из осла добрый скакун получился, а из бабы — охотник!».
Нет, раньше надо самой проверить. Маршрут несложен: проехать вверх до заснеженной лощины, перебраться через нее на соседний отрог и — спускайся по нему до самой вешки!
Диля упрятала бинокль в футляр и заспешила к коню. Честно говоря, ее немного страшила предстоящая поездка. Не было также уверенности, что Шакир одобрит ее выходку. Но Шакир далеко, а до снеговой шапки на вершине горы рукою подать. Видно даже, как лучистым веером разбегаются из-под нее ручьи.
Уже через полчаса под копытами Комуза зашуршал крупитчатый снег, будто конь шагал по рассыпанному овсу.
На дне лощины талые воды проточили за столетия глубокую расщелину. Диля решила довериться коню: лишь слегка подтолкнула его пятками в бока и отпустила поводья. Комуз всхрапнул, вскинулся на дыбки. Несколько раз Дилю высоко и упруго подбросило в седле. Затем седло как бы провалилось под нею, в темной глубине сверкнула крученая струя воды, лязгнули копыта по камню, и ров захлопнулся позади, словно зияющая пасть дракона. Конь с налета проскакал еще немного в гору и стал, кося глазом назад.
— Молодец, Комуз! — похвалила наездница. — Ты же такая умница. Больше ничего страшного не будет. Только посмотрим, кто там попался, и сейчас же обратно.
Но Комуз, всегда такой сговорчивый, послушный, вдруг заартачился и вздумал повернуть назад. Пришлось не раз хлестнуть его поводьями и поколачивать стременами в бока. Они наконец миновали угрюмую лощину с ее покалывающим холодом, шуршаньем потревоженных снегов и спускались по зеленому склону, обласканному солнцем. Из-за ближнего хребта всплывали розовые, теплые на вид облака и, отрываясь от земли, легко возносились в густо-синее небо. Широкими кругами, ни разу не взмахнув крыльями, парил в вышине орел.
Нигде так не завидуешь птицам, их счастливой способности летать, как высоко в горах, среди отвесных скал и глубоких ущелий. Нигде так остро, до замирания сердца, не ощущаешь роковую власть земного притяжения. За неверный шаг здесь расплатишься жизнью.
Склон становился все круче. Поначалу зеленая луговина скатывалась книзу пологими складками, затем стала выламываться ступенями гигантской лестницы. И вот склон оборвался под ногами почти отвесной стеной. Тщетно пытался Комуз держаться подальше от опасного обрыва. Справа его неотвратимо теснили скалы. Вначале то были совсем безобидные, невысокие гряды камней. Постепенно число их множилось, сложнее и запутанней делался лабиринт между ними. Наконец сплошная каменная стена притиснула коня к самому краю пропасти.
Каким зыбким и ненадежным становится седло, плывущее над бездной! Повернуть коня в такой тесноте нечего было и думать. Правое стремя то и дело чиркало по скале. Оставалось уповать на счастливый случай: не раздастся ли тропа за поворотом в просторную площадку?
Диля отвернулась, чтобы не видеть перед собой зловещей, расслабляющей сердце глубины. Там, во мгле, глухо ревела горная река. Комуз пробирался над бездной томительно медленно, осторожно ощупывал копытом каждую пядь земли, прежде чем перенести на нее вес своего грузного тела.
Из-за поворота в лицо дохнуло сырым могильным холодом. Комуз пошатнулся и больно придавил
