Дилину коленку к скале. Тропа впереди обрывалась. Сверху, со скалы, обрушивался в пропасть водопад. Раздуваемая ветром струя то с плеском хлестала по скале, то выгибалась сверкающей аркой над черной промоиной, и тогда под нею сквозь кисею брызг проступала обледенелая, скошенная к обрыву площадка. По скале, к которой жался Комуз, рябясь и морщинясь, струилась влага. Где-то выше, в расщелине, куда достигало солнце, таял снег. Здесь же, на северном склоне, вода вновь затвердевала льдом.
Одна из сосулек, сбитая копытом коня, полетела в пропасть, медленно разворачиваясь толстым концом книзу… Какое затяжное, нескончаемо долгое паденье! Уменьшаясь на глазах, сосулька попала в струю ветра, круто отклонилась в сторону, закувыркалась… Вот разбилась о каменный выступ. Осколки ее, свиваясь в седое облачко, уже растаяли в глубине, а из пропасти только еще донесся чуть слышный стеклянный звон.
Диля оторвала закостеневшие на поводьях пальцы и цепко ухватилась за луку седла. С беспощадной ясностью представилось ей, как они с Комузом проваливаются туда же — в бездонную мглу. Как и сосулька, они начнут медленно переворачиваться на лету, попадут в режущую струю ветра, ударятся о тот же каменный выступ…
Комуз осторожно попятился, нащупывая опору копытами. Хрустнула раздавленная подковой льдинка.
— Мне, может быть, слезть? — спросила Диля плачущим голоском. Она чувствовала себя сейчас беспомощной и жалкой даже по сравнению с Комузом, у которого по крайней мере было четыре надежно подкованных копыта.
Комуз сгорбил спину, потеснее сгрудил ноги — ловчился повернуться. Не сумел.
— Подожди, Комуз! Я сейчас! — взмолилась Диля.
Слезать со стремени в сторону пропасти было невозможно: конь неминуемо потерял бы равновесие. Справа вплотную подступала скала. Оставалось только перебраться через заднюю луку на круп и, защемив ногами хвост коня, сползти на землю. Едва коснувшись твердой опоры, Диля всем телом прильнула к скале, плачущей ледяными слезами, а пальцы зашарили, заскребли по льдистому камню в поисках хоть какой- нибудь зацепки. Холод от промокшей куртки совсем замораживал сердце.
Сбоку что-то заскрежетало, послышался глухой стук, словно бы на лед сбросили груду тяжелых камней. Диля обернулась. Комуза на тропе уже не было. Ветер раздергивал водопад на тугие, змеящиеся над бездной косы, дробил их о скалы на седые пряди и белесым облаком уносил вдоль ущелья.
— Комуз! Комуз! — отчаянно закричала Диля, по-детски веря еще в какое-то немыслимое чудо.
Впереди, за мерцающим заслоном воды, и вправду послышалось звонкое ржанье. Водопад напором ветра выгнуло дугой, и под его искристым сводом Диля увидела Комуза. Ее друг стоял на обледенелой площадке живой и невредимый. Мокрая шерсть его потемнела и глянцевито лоснилась, будто покрытая ледяной коркой. Полусогнутые ноги вонзились в камень шипами подков.
Выгнув назад шею, Комуз заливистым ржаньем звал Дилю к себе. И Диля поверила коню. Поверила, что их спасенье где-то там, впереди, что нужно только решиться.
Навстречу бил пронзительный ветер, как дробью, начиненный брызгами воды. Зловеще рычала река в мглистой утробе пропасти. Ветер отдирал вцепившуюся в камень девочку, ставшую вдруг легкой, словно пушинка, и неуклюжей, как новорожденный верблюжонок.
Самым страшным было оторвать руки от опоры и броситься под ревущий и бьющийся в корчах водопад… Полет над пропастью длился одно мгновенье. Но Диле показалось, будто летела она под обстрелом ледяных струй целую вечность. Слепая, оглохшая, она все же успела на лету вцепиться в развевающийся на ветру хвост Комуза. Конь пружинисто покачнулся и тотчас двинулся вперед, словно опасался, как бы Диля не вздумала забираться в седло. Передвигался он по краю пропасти с осмотрительностью канатоходца, низко, к самой тропе пригнув голову и врубая подковы в оледенелый камень. Одно стремя тихонько позвякивало, ударяясь о скалу, другое мерно раскачивалось над бездной.
Диля зажмурилась, чтобы не смотреть вниз, где рычал в глубине бесноватый поток, клубилась сизая мгла, и бился ветер об острые ребра скал. Вдруг что-то яркое опалило глаза даже сквозь зажмуренные веки… Солнце! Оно обрушилось шквалом лучей сбоку через узкое ущелье. В черном оскале камней ослепительно синело небо. Светлый пар закурился в лучах над мокрой спиною Комуза.
Конь всхрапнул и властно повлек Дилю по крутизне прямо к солнцу. Навстречу им по дну ущелья мчался напористый и шумливый ручей. Упираясь в камни копытами, Ко муз продвигался рывками все выше и выше. Если же не доставал до очередного камня, то принимался рубить подковою лед. Брызги и ледяные осколки летели тогда мимо Дили и молниеносно подхватывались потоком.
Случалось, оскользнувшись, Диля всей тяжестью повисала на хвосте коня. Комуз каменел, терпеливо ожидая, пока неуклюжая его спутница поднимется на ноги. Только там, наверху, вытащив хозяйку на зеленую луговину, Комуз так резко рванулся от нее, что Диля чуть не упала — пальцы словно приросли к конскому хвосту.
Над горами Тянь-Шаня мирно плыли белые облака, огромные, как материки. Их причудливые тени, темные посредине и размытые по краям, легко взбегали по зеленым кручам, перепархивали через каменистые гребни, синими чернильными кляксами текли по белизне снегов. А зияющая невдалеке пропасть по-прежнему клубилась туманом, будто затопленная до краев мрачной грозовой тучей.
Диля не удержалась. Пошатываясь, она приблизилась к самому обрыву и погрозила дрожащим кулачком:
— Что? Взяла? Вот тебе!..
Внезапно на нее навалилась необоримая усталость. Повалиться бы на ровную надежную землю, растянуться на солнечном пригреве и уснуть под нашептывание ветра! Но раньше необходимо разнуздать измученного Комуза, чтобы тот мог пощипать травку, стянуть мокрую одежду с окоченевшего тела и разложить для просушки на камнях, вылить воду из футляра бинокля. Диля еще раздумывала о том, как непомерно трудно будет проделать все это, когда Комуз вскинул голову и тихонько заржал, раздувая ноздри и глядя куда-то вверх, где за увалом, потемневшим от облачной тени, ярко, до рези в глазах, светились снега.
Почудилось — что-то промелькнуло на гребне далекого косогора и скатившись вниз, растаяло в затененной лощине. «Козерог или архар», — лениво подумала Диля. Ее больше беспокоило сейчас, что никак не хотел отстегиваться разбухший в сырости ремешок на футляре бинокля. Из-за каменной гряды выметнулся всадник, в котором Диля почему-то не сразу угадала Шакира. Может быть, оттого, что не осталось в нем и следа былой молодцеватости. Вначале ей показалось — скачет не лихой джигит, а расслабленный немощный старик. И не соскочил Шакир с седла, а мешковато свалился на землю. И еще целую минуту не мог говорить, только жадно хватал ртом разреженный горный воздух.
— К барсу в гости, значит, отправилась, ослица? — прохрипел он наконец, сжимая в щелки и без того узкие, с раскосиной глаза. — Потешился бы он над тобой, как над мышонком! Похрустел бы твоими косточками… Что тебе было наказано, дурочке? Заметила — вешка повалена, доложи! А ты что надумала?
Он тяжело отделился от коня, сгреб ладонью пенные хлопья с его судорожно вздымавшихся боков, ослабил подпругу.
— Ну, если такого скакуна загнал ради тебя… худо тебе придется, своевольница!
Улар блестел от пота, словно выкупанный. Окровавленная пена набилась у оскаленного рта. И дышал он так трудно, будто непрестанно откашливал горячие, тугие, застревающие в горле комья.
Шакир отстегнул от седла мешок и бросил поводья Диляре:
— Води коня, пока не остынет. Пить не давать! Заодно и сама пообсохнешь. Ишь ведь вымочилась где-то, дочь шайтана!
Хоть и ругался Шакир и сердито топорщил тонкие усики, но не скрылось от Дили — очень доволен ее дядя, что не успели они с Комузом добраться до самолова. А ведь совсем немного осталось. Отсюда, с высоты, хорошо видно, как синие волны лесов хлынули из долины, взбежали на склоны гор и расплескались по кручам зелеными каплями арчевника. Там вон, у скал, и сторожила стальную петлю злополучная низкорослая арча.
Диле стало вдруг ужасно обидно, что не увидит она главного, ради чего, собственно, и увязалась с Шакиром в эти суровые края, чего ждала долгие годы — не увидит единоборства человека с барсом.
