И я сразу понял: он шел выполнять тети Верино задание. Меня он даже не заметил.
Вот прошел Иван Иваныч мимо большого желтого дома с балконами, мимо детского сада, где в окнах флажки и игрушки, мимо деревьев, мимо магазина с синей вывеской… И пропал за углом.
Иван Иваныч смотрел вверх. Он, наверно, думал — это кто-то большой звонит, тете Вере спать не дает.
Он думал, кто-то большой, а это вовсе не большой. И я стал смотреть вниз: я знаю, куда смотреть.
Прошмыгнула кошка по мостовой. Я загляделся на нее, а меня в ногу кто-то — толк-толк.
— Алошка?!
Нет, это толстый голубь. Он просто шел пешком.
— Где ты, Алошка?
Я завернул за угол. Там по тротуару вперед-назад ходил добрый молодец Иван Иваныч в своих семимильных сапогах. И все распевал:
Вдруг рядом ОЧЕНЬ ГРОМКО ЗАЗВОНИЛО. Иван Иваныча не стало слышно.
Прямо навстречу доброму молодцу бежал Алошка.
А на улице — никого. А фонари горят.
Что делать?
Я как подпрыгну! Как побегу!
Как обгоню доброго молодца Иван Иваныча.
И схватил Алошку.
А он из кулака вывертывается. И тут меня нагнал Иван Иваныч.
— Ах ты удалец-сорванец, кого поймал-изловил? — Это Иван Иваныч спрашивает.
— Я птичку изловил, — говорю.
— Почто не щебечет?
— У нее крылышко болит, — говорю.
— Почто не полечишь?
— Я, — говорю, — дома вылечу.
— Ну ладно, — сказал Иван Иваныч. — Передай низкий поклон Вере Акимовне.
— Передам, — сказал я и побежал изо всех сил с Алошкой к нашему дому.
А он притих в кулаке, как воробышек. Разжал я пальцы, поглядел: а он спит. Устал, наверно. Набегался.
— Эй, Алошка!
— Ну что? — И глазки открыл.
— Это ведь тебя Иван Иваныч искал. Знаешь, как я за тебя испугался.
Он сел на моей ладони и колокольчик рядом поставил. Ножки вытянул, ручками за мой большой палец ухватился: ручки холодные.
— Апчхи! — А потом говорит: — ЧиХОчиЧУ чиДОчиМОЙ!
— Что?.. Что?
— Домой, — говорит, — хочу. Замерз. Вот что.
— А зачем ты так говоришь: «Чи-чи, чи-чи»?
— А это мой тайный язык.
— А меня научишь?
— ЧиНАчиУчиЧу! Научу!
Я накрыл его другой рукой, чтоб теплее было.
— Давай-ка я тебя побаюкаю. — И я запел, как моя бабушка поет:
А он там, в руке, тихонько засмеялся и ногой по звоночку — бум! — но не очень громко. Так мы и пришли домой.
Тетя Вера заскучала
Динь-дон, дон-динь, динь-дон, дань! Наступил новый день. Алошка еще спит в своей маленькой кроватке. А я хожу на цыпочках, чтоб его не разбудить.
Мама ушла на работу, бабушка — в магазин. А тетя Вера никуда не уходит. Вот никуда не уходит! Села у окна и стала громко-громко скучать.
— Ой, я бедная девица, Вера Акимовна — сказала тетя Вера. И вздохнула. — Какая у меня на сердце тоска-кручина. Ой! Ни словами сказать, ни пером описать. Никто, ну никто меня больше в кино не зовет. Видать, никому не нужна красота моя ужасная.
Тетя Вера отошла от окна, включила пылесос и так махнула железной трубкой, что пыль столбом.
— Эх! — крикнула тетя Вера. — Сива-грива растрахнется, тоска распадется. Уходи, — говорит, — не мешайся здесь. Видишь, я уборку делаю.
И я скорее побежал к домику, к моему хорошему Алошке.
— Алошка, — крикнул я в самое оконце, — выходи!
А он не ответил.
— ЧиАчиЛОчиШКА! — позвал я его на нашем тайном языке. И вдруг тихонечко из-под стола что-то пискнуло.
Я поскорее полез под стол и там, в самом уголочке, нашел Алошку Он был весь в пыли: и волосы, и рубашка, и штанишки А нос прямо черный.
— Ты что там делал, дурачок? — спросил я.
— Тес! — зашептал Алошка. — Когда тетя Вера машет этой штукой, я всегда прячусь: а вдруг и меня затянет?!
Я поставил Алошку на стол, он стряхнул со штанишек пыль.
— А ну-ка пошли мыться, — сказал я.
— ЧиНЕ чиХочиЧУ! — закричал Алошка и как спрыгнет на пол. И побежал.
Но я сразу догнал и потащил его, чумазого в ванную…
И пока я его тер, мыл, полоскал, Алошка, не переставая, пищал: «ЧиНЕчиХОчиЧУ! ЧиНЕ чиХОчиЧУ!..»
— Не плачь, Алошенька, — сказал я. — Меня тетя Вера еще не так мочалкой натирает.
Алошка перестал плакать. Он залез ко мне на плечо и погладил ухо. Но тут опять по квартире разнеслось тети Верино пенье-скучанье:
