Вся деревня сбежалась глядеть на богатырь-рыбу да на Илью Муромца. Приходили старики, головами качали:
– Постарше нас будет рыбка-то! Еще наши деды говаривали: живет-де в речке сом-баярин. Он и есть! Усы аршинные.
Илья в пылу ловли забыл про кровавые мозоли, а на руки поглядел – сплошная рана.
Матушка Микулы Селяниновича Забава Дунаевна всполошилась, собралась скорехонько, говорит домашним:
– Пойду за сильными травами. Не разболелся бы сударь-богатырь.
Забава Дунаевна на ночь глядя в лес, а Микула Селянинович на порог. Наломался, наработался, но прежде чем в дом, сначала Голубке, лошадке, засыпал в ясли ярого пшена. Уж такая работа выдалась, одному Святогору по силе.
А в деревеньке праздник. Мужички сомятины нажарили, ушицы из раков наварили, с репой, со смородинным листом, с чебрецом, с черемшою…
К ушице бражка молодая, мед ставленый, седой от пены.
Расселись на лужку, на зеленой травке, за овином. Место тихое, несуетное.
Ели, пили, разговоры вели: о житье-бытье, о молодом князе Святославе Игоревиче, о его матушке, вещей Ольге, незапамятные времена поминали.
О себе рассказали, а потом гостя спрашивали, из каких краев, какого рода-племени. Слушали Илью, головами качали:
– Не перевелись чудеса на Русской земле! Неспроста наградил тебя Господь богатырской силой. Мы ведь тоже христиане. Была у нас великая княгиня. Окунались мы в воду трикратно. Принимали священные дары от Ольгиных златоризых греков. Богу молимся, да, знать, плохо. Мало что переменилось. Грабят нас хазары, красных девок уводят, на добрых молодцев охотятся, как на зверей. Наловят – и на торжище.
Один дедок сказал:
– Мы живем в здешнем краю искони. Бог, расселяя людей, нашему роду даровал землю ровную, но дремучую. Это нынче мы к свету привыкли, а в незапамятные времена жили в темном лесу. Кормились охотой, бортничали, грибы-ягоды собирали.
– А я-то думал, мы испокон веку – пахари, – сказал Микула Селянинович.
– Давненько пашем, – согласился старик. – Мой прадедушка жег леса под рожь. А кто первым хлеб сеял – неведомо. Одно скажу – когда род наш жил в лесу, о врагах помину не было. Это на чужой хлеб разевают рты.
– Уж больно много охотников, – согласились мужики.
– Вот и послал нам Бог богатыря Илью Муромца, – сказал Микула Селянинович.
Поговорили мужички, попировали, разошлись. Заря догорает, дальние боры почернели, а Забавы Дунаевны нет и нет… Илье Муромцу беспокойно, ради его болячек пошла старушка в лес. Микула Селянинович тоже спать не ложится, то на крыльцо выйдет, а то и за ворота. Послал дочку, Любашу, за печным жаром. Вынесла девочка-малявочка целый противень горящих угольков. Поднялась на бережок, сыпанула жар на угасшую зарю. Заря и пыхнула, будто кто раздул поникшее кострище.
Удивился Илья, но помалкивает. Хотел уж было Сивку седлать, а Микула Селянинович говорит ему:
– Мою матушку искать в лесу, как иголку в сене. Давай-ка вот что с тобой сделаем.
Повел Илью на реку, на мельницу. Возле мельницы лежал огромный жернов. Говорит Микула Селянинович:
– Наши пращуры были неровня нам, сирым. Погляди, какой жерновок оставили. Без дела лежит. Силенок не хватает на место поставить.
Подошел Илья к жернову, надавил ногой, земля и всколыхнулась. Тут богатырь разохотился, ухватил жернов руками, уперся грудью, двинул… Да вместе с берегом! По земле трещина пошла.
Но Илья уж не унимается. Поднял жернов на попа, покатил, сам кричит:
– Микула Селянинович! Показывай, куда катить?
И ведь сделалось древнее дело. Встал жернов на свое место.
Открыл Микула Селянинович затвор, пустил воду, заработала мельница.
И смололи они не зерно, а белую гору. Посыпали дороги, тропинки, чтоб Забаве Дунаевне и во тьме было видно, куда идти.
Вернулась матушка Микулы Селяниновича в самую темень, до восхода месяца. Принесла спрык-траву, корень любиста, подорожник с перекрестка древних потерянных дорог.
Подорожником уврачевала руки Ильи Муромца, а спрык-траву отдала сыну.
В полночь Микула Селянинович вышел за околицу, брызнул соком спрык-травы на все четыре стороны.
И встали на небесах пращуры, столпы народа. На северной стороне – Гиперборей[56], на полуденной – скиф, на восходе – Арий, на заходе – вещий Олег.
Поклонился Микула Селянинович пращурам, повинился:
– Не грозит нам, потомкам вашим, злая погибель от мора, от голода. Земля родит, и женщины наши плодоносны. Но откройте тайну: почему Бог дал великую силу немощному сидельцу Илье из земли Мурома? Не пришло ли время великой напасти? И прошу явас, пращуров, укажите добрых учителей крестьянскому сыну. Дубиной да силушкой врага, искусного в чародействе, не одолеешь.
Первым говорил младший из пращуров, вещий Олег:
– Добыл я Киев для рода Рюриковичей на семьсот лет… Хазарию конем топтал, да не всю вытоптал. Но век ее в Голубиной книге сочтен. Видимая Хазария умрет так скоро, что ты трех урожаев не успеешь собрать. Невидимая сгинет через двадцать пять сороков лет с сороком.
Стал меркнуть образ, и закричал Микула Селянинович:
– Пресветлый пращур, скажи, где богатырю Илье учителя себе поискать. Прост Илья, а биться придется не с одними поленицами. На него тьмы ополчаются, с чародеями, с магами.
– Об Илье спроси пращуров, какие постарей меня!
Как из бездны пришел голос, затрепетали листья деревьев, взъерошились травы, мокрой стала земля от скатившейся росы.
Поклонился Микула Селянинович праотцу скифов, великому Колаксаю. Величав был царь-солнце. На голове, на белых власах, золотой обруч, на шее золотая гривна. В одной руке чаша, пышущая огнем, в другой – золотая огненная секира.
– Зачем звал? – спросил суровый скиф.
На колени опустился Микула Селянинович:
– О пращур! Не прогневайся. Научи уму-разуму потомка немудреного. Объявился богатырь. То не диво, не бедна русская сторона могучими молодцами, но дана великая сила расслабленному в единочасье. Знать, грядет великая беда. Может, за горами уже стоит, не за морями. А богатырь Илья совсем не учен. Силой силу одолеет, а от чародейства, от козней преисподни защититься ему нечем. Одной простоты, чай, мало.
Посмотрел Колаксай в чашу златокипящую, сказал:
– У детей твоих, у внуков, у правнуков жизнь будет славная. Царству Русскому год от года расти да силой наливаться. Далеко беда неминучая. Ни детей твоих не тронет, ни внуков… Беде быть, но возродится к борению, в славе и могуществе, Великая Скуфь. Однако ж под стать моей – уже не бывать. Я, Микула Селянинович, владел тремя океанами: Восточным, Южным, Северным. Владел землями от Индии до Истра, от Ледовитого моря до Чермного, где одни пески и нечем кормить кобылиц. Бог дает и Бог берет. Ныне отобрал, но завтра коробов да повозок будет втрое. А всего и надобно – ходить путями Господними, жить по заповедям… Семикратно возродится Великая Скуфь, и каждая новая будет богаче прежней и многолюдней. А про твоего богатыря ничего не вижу. В дальние дали глаза мои устремлены.
Сказал, и померкло небо полудня! Растаял образ царя-солнца.
Поклонился Микула Селянинович праотцу Арию:
– Дивный пращур! Твоя кровь течет в наших жилах, а ведают о тебе, о далеком, разве что жрецы Перуна. Скажи мне слово свое жемчужное, окатное.
Арий был в белых, как туман, одеждах, лик его туманился.
– Мир покорился моим колесницам. Ибо колесо – образ солнца, – молвил Арий. – Поклоняющийся колесу
