— Нет, это было нетрудно.
— В чем же тогда заключались трудности? Ведь вы сказали, что это была сложная работа?
— Трудности были морального характера.
— Морального?
— Да. Во-первых, вся система нашей работы противоречила основным принципам статистической науки. Данные, которые мы получали, часто с самого начала были подтасованы. В дальнейшем процесс их подтасовки продолжался совершенно сознательно и почти открыто. Сознание этого факта делало нашу работу почти невыносимой.
— Ваши коллеги разделяли эту точку зрения?
— Немногие. Большинство просто исполняли то, что им поручалось, — как роботы, бездумно и не задавая вопросов. Иными словами, они относились к своей работе точно так же, как почти все остальные в стране.
Мужчина замолчал на мгновение, затем продолжил:
— Но самым невыносимым было то, что вообще приходилось заниматься этим вопросом.
Он посмотрел на Йенсена.
— Вы, как полицейский, несомненно, имели много возможностей заниматься законами об алкоголизме и их применением?
Йенсен кивнул.
— Вождение машины в нетрезвом виде? Появление па улице пьяным? Злоупотребление спиртными напитками дома? Так, кажется, они называются?
— Да.
— Один закон безумнее другого? Множество самоубийств, особенно среди алкоголиков?
— Я присутствовал при многих случаях скоропостижной смерти, — сказал Йенсен.
Больной засмеялся.
— Вот видите, — сказал он. — Так что мне не нужно ничего объяснять.
— Нет, — сказал Йенсен. — Но я хотел бы уточнить, что же казалось вам невыносимым?
— Лицемерие, разумеется. Фальшь. Трусость. Беззастенчивое стремление извлечь прибыль из всего. Вам известна цена на спиртные напитки в нашей стране?
— Да.
— Разве вы не видите причинную связь? Людям нужен алкоголь, одним — для того чтобы продолжать жить, другим — чтобы решиться покончить с жизнью. И вот устанавливаются бешеные цены на спиртное, и в довершение всего потребление алкоголя преследуется законом. К тому же в спиртные напитки добавляют так называемые “отучающие” средства, что в свою очередь бросает людей во мрак депрессии и приводит к еще большему количеству самоубийств.
— Вам следовало бы подбирать выражения.
Комиссар сделал это замечание машинально, по старой привычке.
— Почему? Вы что, собираетесь привлечь меня к ответственности?
Йенсен почувствовал себя неловко.
— Мы стоим на первом месте в мире по количеству самоубийств на душу населения, а по уровню потребления алкоголя в нашей стране ничуть не уступаем самым прогнившим капиталистическим странам. К тому же у нас самая низкая в мире рождаемость. И поскольку правительство обеспокоено этим обстоятельством и, несомненно, стыдится признаться в собственном бессилии, то оно находит выход во лжи.
— Ну, — напомнил Йенсен, — что же все-таки случилось в сентябре?
— Постойте, я хочу закончить свою мысль. И что делают потом? Потом наказывают рабочего за то, что его вынудили стать алкоголиком, подобно тому как наказывают людей, которых вынудили жить в плохих квартирах. Рабочих наказывают и за то, что никто не научил их находить в работе источник радости. Людей даже заставляют отравлять тот самый воздух, которым им затем приходится дышать. И все классы общества вынуждены страдать от этого своеобразного наказания. И только спекулянты, которые имеют возможность жить за границей или покупать себе виллы в лесу или на островах в шхерах, избегают этого наказания. Все это связано одно с другим, произрастает из одного прогнившего корня. Теперь вы понимаете, почему моя работа была для меня невыносимой?
Йенсен не сразу ответил. Уставившись в одну точку, не глядя на человека, лежавшего на диване, он спросил:
— Именно такие идеи вы и выдвигали во время демонстраций?
— Да, в числе многих других. Впрочем, выдвигали — не то слово. Мы не открывали ничего нового. Мы хотели скорее напомнить людям о том, что существует явление, которое им хорошо знакомо, хотя правительство сделало все, чтобы заставить народ забыть о нем.
— Что вы имеете в виду?
— Классовую борьбу. У вас есть еще вода?
Йенсен снова наполнил пластмассовый стаканчик.
— Спасибо. Можно задать вам вопрос?
— Пожалуйста.
— Вы сами пьете?
— Да, — сказал Йенсен. — По крайней мере раньше пил.
— Ежедневно?
— Да.
— Почему?
— По той же причине, по какой вы принимаете таблетки. Чтобы заглушить боль.
— Это единственная причина?
Йенсен несколько долгих секунд смотрел на лежащего. Наконец он сказал:
— Давайте вернемся к тому, что случилось в сентябре.
— Я не могу этого объяснить. Все изменилось. И все изменились.
— Каким образом изменились вы сами?
— Сам я не изменился. По крайней мере я этого не заметил. Изменился окружающий мир. Вам это кажется странным?
— Да.
— Это и в самом деле было очень странно.
— Когда вы впервые обратили на это внимание?
— В третью субботу сентября. Двадцать первого числа.
— В какой связи?
— Обычно наши демонстрации происходили по субботам.
— Я знаю.
— Мы руководствовались чисто практическими соображениями: по субботам большинство людей не работает и находится дома. В эту осень мы активизировали свою деятельность в связи с предвыборной кампанией. Конечно, мы не надеялись достичь значительных успехов. Пропагандистская машина коалиционных партий работала на полных оборотах всю весну и лето. В их распоряжении были все средства. У нас же не было ничего. О победе на выборах и речи быть не могло, но нам было известно…
Он вздрогнул и прислушался. Его взгляд метнулся к двери.
— Не обращайте внимания, — сказал Йенсен. — Это всего лишь алкоголик, который шумит в своей камере. Продолжайте.
— Нам было известно, что в высших сферах проявляют беспокойство. Процент избирателей, принимающих участие в выборах, с каждым разом становился все ниже. Естественно, это раздражало профсоюзных боссов и лидеров социал-демократической партии. По своему тупоумию они не могли понять, почему народ отказывается голосовать за их превосходную систему. Те же, кто на деле управлял страной, конечно, понимали причины. Именно поэтому избирательная кампания на сей раз велась так интенсивно и широко.
— Что же вы предприняли?
— Мы стремились всячески усилить их раздражение. Поэтому решили проводить демонстрации
