столовую, вокруг газеты толпились моряки, с хохотом рассматривая рисунки. При его появлении гомон стих. Моряки расступились. Иванов подошел к газете. В центре ее была нарисована огромная бутылка водки, из горлышка которой торчала обрюзгшая физиономия, в которой Иванов без труда узнал себя.
Кровь бросилась ему в лицо. Иванов усмехнулся и сорвал газету со стены. В ту же секунду чья-то рука тяжело легла ему на плечо. Иванов повернулся. На него в упор смотрел Степанов.
— Повесь газету обратно, — сдержанно приказал Степанов.
Вне себя от гнева, Иванов вырвался и заорал на него:
— А в морду не хочешь? А на нос свой не хочешь повесить газету?
Стоявшие кругом моряки гневно загудели. Иванов уже ничего не слышал. Весь охваченный яростью, он бросился с кулаками на комсорга. Но кочегар Маслов и матрос Артемов легко остановили его. Маслов повернул Иванова к себе, поднял свой огромный кулачище и выразительно поводил им перед глазами матроса.
— Смотри, парень, мало не будет, — процедил он и подтолкнул Иванова. — А ну, вешай газету обратно.
В эту минуту в столовую вошел Горбунов. Перекрывая гомон, он спросил:
— Что здесь происходит?
Кругом зашумели:
— Газету сорвал!
— Надо по шее дать ему!
Помполит подошел к морякам и приказал:
— Отпустите его!
Маслов отобрал у Иванова газету и нехотя отпустил. Скрипнув зубами, Иванов выбежал из столовой.
Маслов расправил помятую газету и осторожно повесил ее на старое место.
После этого случая Иванов ждал вызова к капитану или к первому помощнику. Однако и на этот раз его никуда не вызывали. Но парень чувствовал, что в последнее время в отношении к нему товарищей появился непонятный ему холодок. Стоило ему теперь появиться в каюте, где шел оживленный разговор, как все замолкали и воцарялось тягостное молчание. На его вопросы отвечали сухо, неохотно. Ему казалось, что за ним теперь постоянно следят чьи-то внимательные глаза. Чьи? Он не мог сказать точно. Но он не раз замечал настороженные взгляды Степанова, откровенно враждебные взгляды Маслова, осуждающие глаза Голубкова. Его нелестные высказывания о комсоставе и особенно о первом помощнике стали вызывать раздражение у матросов. Как-то, сменившись с вахты, Иванов пришел в свою каюту и, как обычно, стал ругать начальство. Артемов, который раньше пропускал мимо ушей эту ругань, тут вдруг встал и заявил:
— Хватит трепаться. Правильно старпом с тебя требует, и чем скорей ты поймешь, тем лучше.
Иванов оторопел.
— Ты что это, братец? — спросил он Артемова. — С каких это пор ты стал таким «правильным»?
Артемов не смутился.
— С некоторых. Надо уважать порядки на судне и поменьше рычать на других. А если тебе не нравится здесь — скатертью дорога, держать тебя никто не будет.
Иванов растерялся. Вести себя по-старому не имело никакого смысла. Он понимал, что настроение команды изменилось не само по себе. Ведь никогда так не бывало, чтобы его, Иванова, отчитывал такой же матрос, как и он сам. Раньше ругали его только начальники, а в команде кое-кто сочувствовал ему. И, что скрывать, Иванову нравилось такое положение. Он казался себе независимым и смелым человеком, не таким, как все остальные. А теперь выходит, все против него. Ведь не случайно же и собрание провели, и газету выпустили, не случайно даже лучшие друзья отошли от Иванова. Голубков и тот голосовал вместе с ними. А тут еще газета. И как это он не сдержался? Ведь не приди вовремя помполит, ему бы могло крепко попасть от матросов.
«Как же это получилось, что команда теперь так настроилась против меня?» — лихорадочно думал Иванов долгими бессонными ночами. «А может, я сам не прав?» — как-то мелькнула мысль. Он долго затем лежал, вспоминая каждый свой шаг на корабле. Затем вздохнул и прошептал с горечью:
— Я совсем запутался.
В порыве охватившего его отчаяния Иванов решил пойти к Горбунову, высказать ему все, что накопилось в душе и измучило его, и списаться с судна. Видимо, и здесь он не пришелся ко двору. Так лучше уйти, как обычно, самому, уйти непокоренному. Но куда? Об этом он старался не думать, да и ответа не было на такой вопрос.
Тесная и душная радиорубка была заполнена певучими звуками морзянки, в такт которым порхал огонек сигнальной лампы передатчика. Отправив служебные сводки, радист Игорь Потапов включил приемник и, насвистывая, стал записывать идущие на судно сводки. Машинально переводя точки и тире в буквы, он не вдумывался в смысл записанных им слов. Отправив в эфир «квитанцию» о приеме последних радиограмм, Игорь принялся переписывать их на бланки. И вдруг, словно запнувшись, быстро бегавший карандаш замер.
— Не может быть! — пробормотал Игорь и впился глазами в текст.
— Черт возьми, да что же это такое! — в смятении воскликнул радист и бросился к капитану.
Спустя несколько минут в каюту капитана торопливо прошли стармех и старпом. Капитан молча протянул им радиограмму.
Старпом прочитал и растерянно взглянул на капитана.
— Может быть, произошла ошибка?
Капитан устало махнул рукой.
— Если бы ошибка… Я попросил Потапова вторично запросить базу.
Дверь с шумом отворилась, и в каюту вбежал радист:
— К сожалению, все точно, Степан Васильевич… Подтвердили прежний текст.
В каюту вошел Горбунов. Радист в смятении взглянул на его улыбающееся лицо и, не ответив на приветствие, как-то боком выскользнул из каюты. Горбунов удивился:
— Что это сегодня с ним стряслось?
Тягостное молчание стояло в каюте.
— Вы почему молчите все? — улыбка медленно сползала с лица помполита. — Что-нибудь случилось?
Капитан тяжело поднялся и шагнул навстречу Горбунову.
— Александр Георгиевич, мне трудно говорить, но ты моряк, а моряков не обманывают…
Улыбка сбежала с лица Горбунова, и он с тревогой спросил:
— Да что с вами, товарищи? Что здесь произошло?
Его взгляд упал на радиограмму, лежавшую на столе. Горбунов шагнул к столу. Быстро прочитал текст… раз… другой… Вдруг дрогнули губы… Помполит провел рукой по глазам, прочитал еще раз… Странным взглядом обвел каюту и прошептал:
— Как же так? Может, ошибка?
Но капитан подошел к нему, обнял за плечи и глухо проговорил:
— Мужайся, дорогой Александр Георгиевич.
Горбунов медленно повернулся, прижал телеграмму к груди и, сразу ссутулившись, неуверенными шагами вышел из каюты.
В радиограмме из города, где жила семья Горбунова, сообщалось, что три дня назад попали в автомобильную катастрофу жена и пятилетняя дочь Горбунова. Обе они находятся в тяжелом состоянии. Главврач больницы настаивает на немедленном приезде Горбунова. А судно находилось в открытом море за тысячи миль от родных берегов. В ближайший советский порт они попадут лишь через две недели.
Иванов торопливо шагал по коридору средней надстройки. У каюты Горбунова он остановился и громко постучал в дверь. За дверью молчали. Иванов постучал еще. Послышались шаги, щелкнул замок, и в дверях показался Горбунов. Потухшие глаза невидяще смотрели на матроса. Помполит молча стоял,
