штурвала.
— Ловко ты его поставил на место, — прошептал сзади Чекмарев, — теперь он у нас будет шелковым. Так и надо, молодец!
Тимофей не ответил. Да и вряд ли он разобрал смысл чекмаревских слов — все его внимание было поглощено компасом. Он должен теперь доказать, что способен держать судно точно по курсу, без рысканий, «как по ниточке». Вот картушка гирокомпаса чуть колыхнулась и едва заметно поползла влево. Но Тимофей уже уловил ее движение и крутнул штурвал тоже влево. Картушка замерла. Тимофей тут же отвел штурвал в исходное положение и приготовился «одерживать». Главное — «почувствовать» судно, почувствовать руль, и тогда все в порядке, тогда судно будет послушным…
В такую хорошую погоду стоять за рулем не сложно. Тимофей выбрал на пылающем горизонте темную неподвижную тучу, на фоне которой четко вырисовывалась сейчас грот-мачта, и повел судно по туче, старым приемом опытных рулевых.
Капитан вошел в рулевую рубку, молча прошагал в штурманскую и, пригласив туда вахтенного помощника, закрыл дверь. Сквозь переборку донеслось басовитое гудение голоса капитана, затем послышался оправдывающийся тенорок второго помощника.
Чекмарев повернулся от окна к Тимофею и прошептал:
— Воспитывает батя нашего… Ух и поддает!
Дверь в штурманскую открылась, капитан вышел из рубки и спустился по трапу на палубу.
Спустя некоторое время в рулевой появился второй помощник.
Он нервно докуривал папиросу и вдруг заорал на Чекмарева:
— Вахтенный! Почему торчите в рубке? Где ваше место? Почему вперед не смотрите? Марш сейчас же на крыло! Пораспускались! Никакого порядка нет на вахте!
Чекмарев опасливо покосился на штурмана и быстро выскользнул из помещения.
Второй помощник встал у центрального окна рулевой рубки, долго молча всматривался во что-то и снова заорал:
— На руле! Вы что там, спите? Не видите разве, как влево рыскнули? Точнее держать курс!
Тимофей вспыхнул. Но он хорошо усвоил правило: рулевой не имеет права отвлекаться разговорами или спором, он может лишь четко повторить команду.
— Есть точнее держать курс! — ответил он.
Но от обиды на несправедливый окрик штурмана обозлился, движения его стали резче, да и судно вдруг стало хуже слушаться руля, и вахтенный помощник все чаще и чаще покрикивал на рулевого, а потом и вовсе вышел из себя и приказал Чекмареву сменить Тимофея. Большей обиды для Тимофея штурман придумать не мог. И хотя Чекмарев успел шепнуть Таволжанову, чтобы он не обращал внимания на выходки штурмана, Тимофей весь кипел от негодования. Он стоял на крыле мостика, смотрел вперед, а в голове рождались грандиозные планы мести зарвавшемуся штурману.
Чей-то дружеский хлопок по спине прервал течение его мыслей. Он повернулся и задохнулся от возмущения: перед ним, добродушно улыбаясь, стоял второй помощник и протягивал ему пачку папирос.
— Закуривайте. Небось обиделись на меня? Понимаю. Да только и на меня сегодня старик налетел ни с того ни с сего; так уж проработал, что ой-ой-ой. Вот и разозлился я на весь белый свет. Сгоряча, может, и нахамил вам. Только не принимайте близко к сердцу это. Бывает. А на руле вы можете стоять классно. Я ведь заметил — как по струне вели. Кильватерная полоса по линейке за кормой тянулась.
Тимофей растерялся. Он машинально взял папироску.
— Не сердитесь. Я зла вам не желаю. Чего нам делить? К тому же мне Чекмарев сказал, вы мореходку кончили, следовательно, наш брат, штурман. Раньше бы надо сказать мне об этом… Я вам все условия создам для практики. Определения, пеленгование, работа с секстантом, с приборами — пожалуйста, все в вашем распоряжении будет. Ну, помирились?
Помощник протянул руку, и Тимофей, кляня себя за безволие, пожал ее.
— Ну вот и прекрасно! — воскликнул помощник. — Зовут меня Егор Матвеевич Кирпичников. А теперь сходите посмотрите на карту, где мы там топаем, да и место наше поточнее определите.
Тимофей сразу забыл все свои обиды. «Спасибо, Егор Матвеевич! Это как раз то, что мне нужно!» — и Тимофей побежал в штурманскую рубку.
В порт назначения — Лиесму — «Кильдин» прибыл по графику. Пока судно шло заливом, матросы успели поднять стрелы, раскрыть трюмы, и, как только были поданы швартовы, загрохотали лебедки и из трюмов корабля поплыли на причал первые стропы привезенного груза. Выгружали силами своей команды. За выгрузку здесь хорошо платили, и каждый не прочь был заработать. Выгружал и Тимофей. Он работал в трюме, накладывал и стропил тяжелые мешки с мукой, таскал на грузовую площадку тяжелые ящики, катал огромные рулоны, кричал снизу истошным голосом «Вира!» или «Майна!» и к концу дня охрип. Ломило поясницу, ныли руки, не гнулись пальцы, и очень хотелось спать. А спать не пришлось — поздно вечером судно отошло в обратный рейс.
С мостика послышалась команда: «Матроса Таволжанова прислать на руль!», — и Тимофей, чертыхаясь и радуясь, побежал на мостик. В рубке у окна стоял капитан. Он взглянул на Тимофея и приказал:
— Примите руль. Держите на желтые створы. И поточнее.
— Есть держать на желтые створы, и поточнее, — повторил команду Тимофей, принимая руль.
Штурвал в его руках ни минуты не оставался спокойным: чуть влево, чуть вправо, прямо руль, опять влево, больше влево… Лево-право, право-лево — руки Тимофея летали по спицам штурвала, а глаза не отрывались от мигающих впереди огоньков на берегу. Судно шло точно по створным знакам; но точность эта доставалась Тимофею нелегко — руки его ныли от непрерывной работы, глаза слезились от напряжения, рубашка взмокла и прилипла к спине… Но какое это имело значение, если капитан после выхода судна в море объявил в присутствии своих помощников и вахтенных матросов о том, что Тимофей отныне назначается старшим рулевым. Это было признание, это была победа, личная победа Тимофея! Он покосился на второго штурмана. Тот весело подмигнул, показал большой палец — молодец, мол, и громким голосом произнес:
— Воспитанники моей вахты никогда не подводили командование.
Капитан молча отвернулся к окну.
…Когда в четыре часа утра Тимофей сменился с вахты, он едва добрел до своей каюты и рухнул во всей одежде на койку. Он спал крепко, глубоко, без сновидений, словно провалился в бездонную ночь. И вдруг почти тут же его начали расталкивать. Он с трудом открыл глаза и, ничего не понимая, смотрел на своего напарника по вахте Чекмарева, который тащил Тимофея с койки.
— Вставай, вставай, братишка, времени мало — только успеем пообедать и — на вахту.
— Как на вахту? Мы же с тобой только что сменились…
Чекмарев протяжно засвистел.
— Э-э, вот оно что. Да ты, видать, вчера крепко вымотался, если после беспробудного семичасового сна тебе все еще кажется, ты только что заснул. Это с непривычки, братишка. Айда вставай, пошли обедать! На завтрак я тебя не будил, ладно, знай мою доброту. Но от обеда не советую отказываться.
И опять ходовая вахта на руле; опять перед глазами стрелка компаса и юркая, бегающая туда-сюда картушка, за которой надо поспевать. Дотянуть бы только до конца вахты, не заснуть за рулем…
— Тимка, что с тобой?
Тимофей вздрогнул и очнулся. Чекмарев отпихнул его и быстро-быстро завертел штурвалом. Тимофей посмотрел вперед и увидел, как нос судна стремительно катился от берега… Заснул! Заснул на руле! Тимофей похолодел и окончательно проснулся.
— Моли бога, второй сидит в штурманской, и бати поблизости нет. А то бы досталось нам на орехи, братишка! Сон на руле, увы, не поощряется. Давай беги на крыло, ветерком тебя обдует, и возьми пеленги, отнеси второму в штурманскую. Он обрадуется.
И вдруг Чекмарев громко крикнул:
— Курс 98 принял!
В рулевой показался второй помощник, он подозрительно посмотрел на Тимофея, потом на
