Душехранитель

целенаправленно напивался. Не помогло. Забытье не приходило. Ему хотелось просто потерять сознание и замерзнуть в снегу.

И в какой-то момент он увидел беспризорного волка — черного, покрытого к зиме густой шерстью. Зверь стоял на горке, с которой прежде катались ребятишки-ори, поджарый, голодный, и желтыми глазами смотрел на человека. Люлька слегка покачивалась.

В остервенело замерзающий мозг Фирэ начал пробиваться теплый тоненький лучик иных мыслей. Юноша еще не понял, отчего становится легче на душе, отчего оттаивает сердце.

Волк развернулся и потрусил прочь, скрываясь за деревьями.

«Ведь у меня остался брат, остался Дрэян! А Саэти — Саэти вернется, она не может бросить меня. Она тоже все помнит, она вернется при первом же удобном случае! Нас будет разделять много лет, но разве это преграда для Попутчиков?»

Фирэ размахнулся здоровой рукою и что было сил швырнул недопитую флягу в карусель, где еще совсем недавно и целую вечность назад они с Саэти, малышами, катались и смеялись, беззаботные, счастливые…

Да! Выход есть! Когда закончится эта дикая война, он поедет к Дрэяну на Рэйсатру. Он будет искать подругу по всему свету, пока не найдет, он поможет ей вспомнить, если она забудет…

Парнишка поднялся, неловко, спрыгнул с аттракциона и, прихватив больную руку, пошатываясь, побрел куда глядят глаза.

* * *

— О чем раздумываешь? — Ормона привстала, забрала смолянисто-черные волосы в хвост на затылке, бросила короткий взгляд из-за смуглого плеча на лежащего юношу.

Дрэян смотрел в потолок — нелепый, плоский, четырехугольный. Он вспоминал дом.

— О брате, — честно ответил молодой командир гвардейцев Кула-Ори.

Уже не раз над их строящимся городом пролетали орэмашины северян-разведчиков. Однако расчет эмигрантов оказался правильным: прямоугольные здания не вызывали подозрений и, хотя жить в них было непривычно — казалось, эти углы вытягивают из тебя все силы — зато не висела над головой опасность внезапного нападения с воздуха. Дрэян знал, что обстановка в мире накалилась, что война идет и на Оритане, и в Ариноре.

— Ты что-нибудь знаешь о нем? — гибкое обнаженное тело Ормоны скользнуло в направлении окна.

— Нет. Надеюсь, он жив…

— Мог бы попросить узнать о нем Сетена, когда они с Паскомом собирались в Эйсетти…

— Я не горю желанием общаться с твоим мужем…

Она холодно рассмеялась:

— Я тоже!

Дрэян знал, почему она с такой легкостью решилась изменить Тессетену с ним, юнцом. Да, гвардеец был пылок, и один его взгляд выдавал его с головой. Он даже не пытался скрыть своих чувств к Ормоне, в которую влюбился с первого взгляда еще три года назад. Но благорасположенность к нему красавицы-ори была вызвана отнюдь не этим. Дрэян давно уже понял, что жена Тессетена трепещет при виде Ала и ненавидит его златовласую жену-северянку. Когда Ал оказывался поблизости, даже не слишком тонкому и ненаблюдательному военному было понятно: Ормона теряет голову. А Дрэян походил на Ала, разве только был чуть пониже ростом. Для Ормоны это решило все. Не в состоянии заполучить самого Ала, она уступила и обратила внимание на его без пяти минут двойника.

— Почему в вашем доме нет зеркал? — вопрос давно вертелся на языке, но прежде Дрэян не задавал его своей возлюбленной.

— Сложно догадаться? — Ормона бросила на него ироничный взгляд.

— Страхи твоего мужа? — засмеялся молодой человек.

Она отвернулась, чуть нахмурившись. Видимо, брачные узы, как застарелая болячка, давно тяготили эту непонятную женщину.

Дрэян вздохнул. Пожалуй, лучше уйти. Когда она такая, лучше находиться подальше от нее.

Но уходить ему не хотелось. Он пересел на край постели, обнял ее за плечи:

— Я люблю тебя…

Ормона тут же отдернулась: она не переносила, когда кто бы то ни было касался ее волос. И Дрэян догадывался, кому это простилось бы безоговорочно. Ненависть к Алу с каждым днем накапливалась в душе гвардейца. Незнакомое чувство. Прежде ни один оританянин или аринорец не знал, что такое вражда из-за соперничества. Мужчины и женщины всегда объединялись по той причине, что были Попутчиками. Ни о какой ревности не могло идти речи. Этот принцип продержался до войны, пока Объединенное Ведомство и духовные советники еще направляли людей и имели хоть какое-то влияние в обществе…

— Значит, постарайся организовать своих людей так, чтобы они не огорчали меня впредь. И прекратите стычки с моими обезьянами. Если, конечно, тебя интересует мое мнение обо всем этом…

Взгляд ее маслянисто-черных глаз сказал больше. Дрэян всегда боялся, что однажды она разорвет с ним отношения, а потому старался выполнять малейшую прихоть возлюбленной.

Он покорно кивнул. В детстве ему предрекли несчастную любовь, но Дрэян не верил в предсказания. Истинно знающие не занимаются досужим гаданием о судьбе. Посмотреть хотя бы на любого представителя Ведомства — да на того же Паскома, к примеру! Этот человек за свою непомерно долгую жизнь узнал уже, наверное, все. Но и после горячих уговоров он не скажет родителям, какое будущее ожидает их чадо. Дрэян знал несчастных, которые, наслушавшись предсказаний, старались пойти вопреки оракулам и в итоге, наоборот, приходили к роковой развязке.

— Но скажи, какой цели ты, Ормона, хочешь достичь? — спросил юноша и прилег возле, прижимаясь щекой к ее упругому бедру.

— Я хочу, чтобы через несколько лет в Кула-Ори была своя армия. Чтобы не слюнтяи входили в ее состав, не разнеженные слизняки, кои ныне грызутся из-за двух кусков льда, а истинная и непогрешимая армия! И чтобы никто не посмел претендовать на наши земли ни ныне, ни впредь!

Дрэяна передернуло. Он вскочил и оделся. Гвардеец уже не раз был свидетелем того, в какой манере общалась Ормона с верными ей разбойниками-дикарями. Она никогда не пользовалась языком аборигенов — он был поистине ужасен, можно было охрипнуть, попытавшись выговорить хотя бы одно слово на местном диалекте. Не пользовалась она и адаптолингвой, которую изобрела и проповедовала здесь Танрэй, жена Ала. Проповедовала небезуспешно: Ишвар-Атембизе и еще несколько его сородичей с недавних пор заговорили на языке, отдаленно похожем на современный ори.

Нет, Ормона действовала иначе. Звери в стае понимают лишь закон силы. Дикари принимали молодую, красивую и сильную женщину за вожака, за богиню. Она могла ударить, могла унизить, могла внушить страх. Если она и говорила, то говорила на родном языке, но пользовалась такой интонацией, что аборигены понимали ее и бросались исполнять любые приказы.

Сегодня Ормона была в ударе. В отличие от своих соплеменников-ори, жена Тессетена никогда не гнушалась верховой ездой, которой выучилась очень давно. Здесь водились животные, которых называли «гайна» — крупные, сильные, быстрые. Их лапы были защищены не когтями, а широким роговым слоем — копытами. На Оритане и в Северной Ариноре такие звери никогда не водились, а здесь их смогли приручить и заставить служить человеку. Вызывающе, великолепно смотрелась Ормона верхом на этих травоядных существах!

— Проклятые обезьяны! — прокричала она, галопом приближаясь к собравшимся ровным строем аборигенам, и те отвечали радостными, восторженными возгласами. — Покажите себя сегодня!

Дрэян едва держался на попоне, привязанной к спине гайны, и мечтал лишь об одном: не свалиться оттуда наземь.

Дикари стучали копьями по камням, а души их уже нацеливались на взгорье, покрытое влажным лесом, где всегда и происходило продуманное Ормоной действо.

— Кто поставит нам преграды, проклятые обезьяны?! — кричала она.

— Э-э-э! — ревела и бесновалась толпа.