Индъдни тяжелым взглядом обвел свою группу. Все отвечали ему, по-видимому, искренне и убежденно. Он вздохнул.
— Значит, все мы разглядели и проглядели причину ужасно жестокой смерти?
— Так точно, господин.
— Именно так. А можем ли мы поверить в то, что видели и перестали видеть?
— Это нелегко, господин.
— Нелегко? Ну что вы — просто невозможно! И невозможно доложить Законникам. Уж лучше будет доложиться всем в психушку.
Ноздри субадара дрогнули. Он с любопытством принюхался — ему были знакомы тысячи миазмов, осквернявших воздух Гили, но эта вонь была внове. Это было что-то необыкновенное. Он еще раз испытал потрясение.
— Где же Сатана?
— Да уж не здесь.
— Было хоть шевеление в пентакле?
— Ни малейшего.
— Вы что-нибудь почувствовали? Ты, Сара? Дьявол тебя хватал за коленку?
— Даже не дотронулся, Реджина. Увы. Увы! УВЫ!!
— Разрази его! Как мы обломились!
— Мы его, верно, не застали дома.
— Ну кто-то же должен был нам ответить.
— Его номера, наверное, нет в справочнике.
— Да неважно это! Мы же заказали прямой разговор. Нет, мы так просто не сдадимся. На той неделе попробуем снова, хорошо?
Укрепленный полицейский участок Гили содрогался от истерических, но совершенно невразумительных телефонных звонков. Однако когда субадар Индъдни прибыл на вызов со своей группой, он с ужасом понял, в чем дело.
Вокруг торчащего обломка колонны полуразрушенного портика оперы ползал человек: оскальзываясь, вновь поднимаясь, спотыкаясь, жалобно подвывая, закатываясь криком, вопия ко Христу и проклиная своих богов. Живот его разверзался, сочась кровью и исторгая внутренности. Одна кишка была закреплена на огрызке колонны, и, в своем безостановочном кружении, несчастный по кусочку наматывал кишки вокруг колонны — связанный с ней гирляндой из кровавого сизого швартовного каната. Он потрошил себя, неумолимо гонимый…
— Чем, — взорвался Индъдни, — ну чем же? Никогда в жизни… Ни разу… Вы это видите? Мы все видим?
Они увидели палача — вороненую нависающую глыбу, поблескивающую и отливающую сталью; был у нее облик или нет? Как амеба, аморфное создание меняло образ точно Протей: выдавливало из себя ноги, ступни, лапы, руки; десяток рук, сорок рук, тьму рук. Одни из них были накалены добела, да так, что их металлический запах смешивался с гарью — они палили спину жертвы, жарили, гнали его бегом вокруг колонны, выматывая кишки, покуда он не пронзил Гиль воплем смертной муки и не скукожился трупом. Спавшая человеческая оболочка вдруг рассеялась — остался только неповторимый запах, оскорблявший нюх субадара.
«Так, наконец-то я понял, — подумал он. Из-за подступавшей тошноты он не мог говорить. — Я узнал этот bouquet de malades — запах безумия».
Тут ему удалось обратиться к своим помощникам:
— Вы видели? Мы все видели? До одного? Все, что им удалось, это кивнуть.
— Ну, и что же мы такое видели? Они отрицательно замотали головами.
— Человека? Животное? Существо? Беспомощное пожатие плечами.
— Там было лицо? Что-то на лице? Я ничего не заметил.
— Мы тоже, субадар.
— А ноги у него были. Много ног — то появлявшиеся, то исчезавшие, как сама эта штука. И руки были. Вы сколько рук видели?
— Десять, господин.
— Нет, пятьдесят, господин.
— Гораздо больше, господин. Не меньше ста.
— Согласен. Итак, сторукое, а некоторые руки накалены добела. Вы это видели?
— Да, субадар, но…
— Ага! Вы говорите: «Да, но…» — и осекаетесь. Да. Но. Но как может быть плоть накалена добела, верно? Мы это видели. Плоть не может отблескивать металлом. Но. Мы видели, как сто рук терзали и убивали. Мы видели, как это создание исчезло, а живые существа не исчезают. Оно было живым, однако смогло. Но. Но. Но. Как объяснить эти «но» Законникам? Как уяснить их для самих себя?
— Опять, снова сорвалось. Будь все проклято, дамы! Не срабатывает.
— Не в этом ли наша беда, Реджина? Мы-то не прокляты — пока.
— А мы точно все заклятия пропели верно?
— Тютелька в тютельку.
— Ну а если это не те заклятия?
— Я их слово в слово взяла из моих скверных книг.
— А как насчет Десницы Славы, той, что я держала? Она взаправдашняя? Свечка действительно из сала девственницы?
— Мой Нудник ручается, Ента. Рука, держащая свечу, и в самом деле взята от казненного преступника. У моего Нудника мощный блат в морге.
— Как ему это удается, Нелл?
— Взятки, Сара.
—
— А я-то думала, все знают! Мой Нудник, благослови его Боже, ярый некрофил.
— Дамы, ну хватит щебетать, прошу вас. Думаю, в этом все и дело — мы слишком легкомысленны. Придется пробовать снова, и на этот раз будьте серьезны!
Они вытянулись ровным рядком. Их было десять: мальчик-девочка, мальчик-девочка, — навзничь лежавших на ржавой гнилой автомобильной свалке. Было бы совсем как в амурной карусели, если бы они прыгали друг на дружке, но они были мертвы.
— Крайне свежий Смертный случай, — заметил субадар Индъдни, тужась обрести равновесие. — Кровь у них еще идет, замечаете? — Он потянул носом, и его тонкое лицо свело в омерзении. Это снова был зловещий bouquet de malades. — Ну да. Безусловно. Разумеется, опять наш Сторукий. Только такое чудовище могло так все устроить.
Устроено было зверски незатейливо: у каждого юноши (пока он еще жил и чувствовал — об этом кричали застывшие в мучительной судороге лица) были вырваны гениталии и засунуты в рот девушки. У каждой девушки была оторвана грудь и засунута в рот юноше.
Субадар Индъдни с трудом перевел дыхание и тряхнул головой.
— Сознаюсь в некотором допущении, — обратился он к подчиненным. — Я, наверное, слишком долго прожил в Гили. Когда я только попал в Коридор, он так сильно напоминал мой нежно любимый Бомбей. Я был так счастлив — как у себя дома. Но потом все начало меняться, и еще меняться, и опять меняться. Не так ли, джентльмены?
— Да, господин. Коридор и взаправду изменился в наше время.
— Разумеется, перемены всегда должны происходить, и мы всегда, как культурные люди, должны к ним приноравливаться. Но к чему? Вот к этому? Или к другим Смертным, порожденным Сторуким? Что это за сторукий ужас, воняющий безумием? Его Смертные воняют безумием! Живой ли он сам? И да, и нет. Не
