Власть над властью

преступника, а не подго­товила нового.

Когда обязанность наказывать перейдет к общинам, я думаю, наказания разнообразятся и вместо тюрьмы может появиться порка кнутом или розгами. Но этого мало, надо пересмотреть и свое отношение к лишению свободы.

Ведь свободы можно лишить и так: обязать приговором суда отсидеть дома в течение назначенного срока. То есть осужденный ходит на работу и возвращается домой, а то время, что мы обычно тратим на отдых и развлечения, он должен просидеть в своей квартире. Мы его лишили свобо­ды? Да, лишили! Но теперь он сам себе конвой. И общаться будет не с тюремной сволочью, а со своей семьей.

Но если он нарушит режим, то тоже не стоит спешить с тюрьмой — его можно отправить в место лишения свобо­ды на тех же условиях: работать и жить в общежитии. Пока он все еще сам себя конвоирует, хотя живет уже отдельно от семьи и старых дружков. (Правда, получив взамен дру­гих дружков, не лучше прежних.)

Но если он и здесь нарушит режим, то тогда он не че­ловек, а животное. Его нужно сажать в каторжную тюрь­му и вести себя с ним, как с животным. Эта тюрьма долж­на быть действительно страшной, и ее должны бояться. Держать его там нужно для начала недолго, просто пока­зать, что это такое, и вернуть в место лишения свободы без конвоя. Если снова нарушит режим, увеличить срок в ка­торжной тюрьме.

Мы поставим преступника в условия, когда неповинове­ние резко усиливает наказание. И главное, мы заставим его самого тренироваться в подавлении своих инстинктов.

Суды общины должны иметь широкий спектр наказа­ний за одно и то же преступление, чтобы применять более гибкий подход к конкретному человеку. Одному квартирно­му вору суд может сразу определить каторжную тюрьму, а другому — домашний арест. Все будет зависеть от того, как будет вести себя преступник на суде, в розыске и во вре­мя следствия: вернет ли украденное, будет ли запираться, будет ли оказывать сопротивление при аресте. Преступник не должен иметь возможность прогнозировать свою судьбу после ареста, ему нельзя знать, что его ждет. Даже убивший с корыстными побуждениями не должен быть уверен, что его арест — преддверие расстрела. Возможно, суд назначит десять лет домашнего ареста. И все это будет зависеть от его поведения после совершения преступления. Обществу нет резона ставить преступника в положение, когда он про­должает совершать преступления, чтобы скрыть предыду­ щее или избежать поимки. Скажем, сбил пешехода — одно преступление, но в страхе наказания уехал, не оказав по­мощи,— еще одно.

Разумеется, это резко облегчит работу по розыску пре­ступников, они не будут так озлоблены по отношению к ми­лиции и прокуратуре, так как характеристика, данная ими преступнику, будет значить многое для определения фор­мы наказания в суде.

Могут сказать, что преступники будут сбегать. Если мы не примем мер. Но если мы за побег назначим наказание не до трех лет лишения свободы, а «от ужесточения режи­ма лишения свободы до высшей меры наказания», то ре­шиться на побег станет сложно. Наказание за побег, неиз­вестное преступнику, может намного превзойти наказание по основному преступлению. Тут, знаете, преступнику бу­дет из чего выбирать. Заменить пять лет домашнего ареста за воровство возможным расстрелом за побег?

И теперь о гуманности наказания. Сейчас у нас очень многие говорят о негуманности смертной казни. Эти люди просто не могут отличить цель от средства. Обычно я спра­шиваю: допустимо ли живым людям вспарывать животы и проламывать Черепа? Как правило, люди, не видя подвоха, немедленно отвечают: «Нет». Тогда снова спрашиваю: поче­му мы разрешаем вспарывать животы и проламывать чере­па хирургам? Неважно, что у них это называется по-друго­му, преступники тоже говорят не «убил», а «замочил».

Важно не то, что делается, а зачем это делается. Расстреливают не затем, чтобы поиздеваться над убийцей, он сам по себе уже общество не интересует. Расстреливают, чтобы предотвратить следующие убийства. И расстрел — са­мый эффективный способ предотвратить их, как для хирур­га самое эффективное вспороть вам живот и удалить ап­пендикс, а не мучить вас до смерти припарками, хотя они и бескровны, «гуманны», так сказать. Когда мы говорим о гуманизме, думать надо только о честных людях, к преступни­ кам это не относится, их действия вне гуманизма. Гуманно то наказание, что останавливает преступление.

Итак. Дело суда — правосудие. Суд, умышленно не сде­лавший Дело, неотвратимо должен быть наказан. На нака­зании обычных судов будет специализироваться независи­мый суд — государственный, находящийся под контролем Законодателя.

На этом закончим рассмотрение путей делократизации государства и превращения его в демократическое. И мы такое государство безусловно создали бы, не будь у нас на его месте того маразма, что есть.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ РАЗДЕЛ

Мы смогли бы, читатель, и дальше заниматься делокра­тизацией управления остальных отраслей человеческой дея­тельности, скажем, медицины, высшего образования и про­чего, тем более что приемы нами освоены: определить Дело и найти пути, с помощью которых Дело будет поощрять и наказывать своего исполнителя. Однако на сегодня эта важ­ная и интересная работа приобретает формы пустого умст­ вования. Что толку заниматься тем, что никто не собира­ется внедрять в жизнь? Ведь что, собственно, в СССР про­изошло?

Создали страну революционеры, большевики, хотя я счи­таю, что было бы более логично, если бы на их месте ока­зались эсеры. Однако дело не в тонкостях их социальных воззрений. Главное в том, что они революционеры — люди, считавшие необходимым разрушить существовавшее тогда управление государством. Они не считали правильным си­деть в Думе Российской империи и постепенно ее рефор­ мировать.

Но резко разрушив старый госаппарат и став на место руководителей России, революционер столкнулся с трудно­стью: некому было приказать подготовить себе «программу реформ», чтобы потом, не думая о ней и не понимая, что там написано, произвести руководящее действие — поставить на ней свое «утверждаю». Следовательно, революционер стоял перед необходимостью думать лично, лично представлять каждый свой шаг по управлению. Правильные ли это были шаги — вопрос второй. Эти люди не могли быть придатком к своему бюрократическому аппарату, они руководили им, аппарат был еще бессилен взять власть над своим руководи­телем-революционером. Слишком ясно революционер себе представлял, что именно он хочет. Он лично определял Дело страны и лично делил его на Дела подчиненных.

Для этого революционер в подполье, а потом в роли ру­ководителя обязан был оценить обстановку. Ему требовалась информация, и он брал ее в основном из литературы. Уже на месте руководителя к этой информации добавлялась и спе­циальная в виде отчетов госаппарата, но принципиальные положения функционирования государства, его экономики, политики, философские воззрения аппарат не готовит, они по-прежнему поступают из литературных источников.

Эти люди очень много читали. Читали всё. Поймите пра­вильно: они не обязаны были читать, никто их не застав­лял, но они должны были лично найти решение, и это за­ставляло их самостоятельно искать все данные, которые по­могли бы его найти. А они обязаны были найти правильное решение. Мне не хочется оскорблять Ленина и Сталина по­дозрениями в трусости, но подумайте вот о чем: что было бы с ними лично, если бы пали Советский Союз или власть большевиков? Их ждала бы судьба Сергея Лазо или 26 ба­кинских комиссаров. Не меньше! Спасение государства было их собственным спасением. Разве вы поручите собственное спасение каким-то профессорам или академикам с их про­граммами? Повторяю, я лично думаю, что эти люди отдали бы за Народ жизни не задумываясь, нет причин в этом со­мневаться, но фактор жесткого наказания за ошибку в их Деле нельзя не учитывать. И они читали. Читали всё, по­скольку нельзя заведомо знать, нужна тебе эта литература или нет. Читали, чтобы понять...

Автором в данной книге принимаются решения — свя­зать данные факты в логическую цепочку.