Ждать пришлось около четырех месяцев. По прошествии этого времени Симсон-Земита вызвали ночью, но оказалось, что не на расстрел. Следователь встретил его в своем кабинете злобными, но несколько театральными выкриками и руганью:
— Ты что же это, гад, дурачить нас вздумал, так твою? Издеваться над нами захотел, перетак твою? Думаешь, что мы не сумеем тебя разоблачить?
Подследственный растерянно моргал глазами. Следователь ругался и спрашивал:
— Как ты мог покушаться на Дагина, если он тоже враг народа? Почему ты признался, что подготавливал против него террористический акт, когда он является главой вашей шайки террористов? Хотел скрыть его следы? Отвести от него карающий меч советского правосудия?
— Ничего я не хотел, — дрожащим голосом возражал подследственный. — Вы требовали — я признавался, вы писали — я подписывал,
— Что?! Ах ты гад, антисоветская сволочь, вражеский недобиток! Ты теперь на меня клевещешь! Стараешься на мою голову свалить свою террористическую вину! — орал следователь…
После получасового потока криков и ругани он потребовал:
— Признавайся, что по заданию ныне арестованного Дагина ты замышлял убить, председателя краевого исполкома советов, товарища Пивоварова. Ну? Признаёшься или тебя еще раз на конвейере прокатить?
'Катать' Симсон-Земита на 'конвейере пыток', однако, не понадобилось. Он 'признался' быстро и охотно:
— Пивоваров, так Пивоваров. Чорт с вами признаюсь. Пишите…
Через три месяца повторилась подобная же история.
Следователь кричал, ругался и требовал от подследственного признаний в сообщничестве с террористом Пивоваровым, который до своего ареста, будто бы, пытался отравить секретаря краевого комитета ВКП(б) Евдокимова. Подследственный 'признавался' и подписывал протоколы уже по привычке.
Когда арестовали и Евдокимова, Симсон-Земит впал в недоумение и растерянность.
— Кого же они теперь ко мне пришивать будут?
Подходящих для обвинений в терроре людей на воле, пожалуй, уже не осталось.
В конце концов обвинительное заключение по 'делу' Симсон-Земита было составлено без точной квалификации его преступлений. В этой 'обвиниловке' кратко и туманно констатировалось:
'Привлекающийся к суду по данному делу (имя-рек) покушался на жизнь ряда руководящих работников Северо-Кавказского края'.
На суде Симсон-Земит вел себя с вызывающим нахальством и даже буйствовал. Он бросался с кулаками на председателя суда и прокурора и, удерживаемый стражей, кричал:
— Чего вы от меня хотите, сволочи? Тоже признаний в терроризме? Ладно. Признаюсь. Я на вашем конвейере пыток привык признаваться. Да, я террорист! Всех коммунистов стремился убить. И вас, сукиных сынов, тоже…
Нахальство и буйство латыша кончилось тем, чего он никак не ожидал. Оно избавило его от судебного приговора. Суд признал, что подсудимый 'страдает сильным психическим расстройством и находится в состоянии беспрерывной аффектации'. Из тюрьмы он вышел с бумажкой, в которой было написано:
'Освобожден в связи с прекращением дела, за отсутствием состава преступления'.
В Холодногорске ему дали кличку: 'Трижды террорист'.
4. Приятель шаха персидского
Лудильщика Аванеса Маркарьянца мучили на 'конвейере пыток' три месяца. Обвинялся он в шпионаже для иранской разведки. Поводами к таким обвинениям послужили его национальность, гражданство и профессия: армянин, иранский подданный, бродячий лудильщик.
От него добивались признаний в шпионаже; он признаваться упорно не хотел. В 'антрактах конвейерной обработки' следователь спрашивал его:
— Что ты делал в пограничных районах Кавказа?
— Кастрюли лудил, самовары чинил и разную другую посуду, — отвечал Аванес.
— И больше ничего не делал?
— Больше ничего.
— Кто тебя туда посылал?
— Артель кустарей-лудильщиков.
— И больше никто?
— Больше никто.
Следователь стучал кулаком по столу и захлебывался криками, переполненными угрозами и руганью:
— Признавайся, гад, для кого шпионил! Кто тебя завербовал? Кто посылал в пограничные районы? Сколько ты получал за шпионаж?
Охрипнув от криков и ничего не добившись от упрямого армянина, энкаведист опять посылал его на 'конвейер пыток'. Наконец, Маркарьянц не выдержал и подчинился следователю:
— Хорошо. Ты хочешь, чтобы я был шпион? Пожалуйста. Я буду шпион. Пиши пожалуйста. Я все буду подписывать.
— Давно бы так, — сказал энкаведист, облегченно вздыхая. — А то ты и меня, и себя измучил. Сколько времени зря потратили.
— Не знаю сколько. Я на часы не смотрел.
— Давай, без шуток! Начнем писать по порядку. Кто тебя завербовал в шпионскую организацию?
— Шах персидский.
Следователь подскочил в кресле.
— Что?! Сам шах персидский?
— Сам.
— Ты что же с ним знаком?
— Конечно, знаком. Он мой хороший приятель. Сразу преисполнившись уважением к подследственному и тараща на него удивленные глаза, следователь перешелна вы:
— Расскажите, пожалуйста, где вы познакомились с шахом персидским.
— В городе Армавире. Шах ко мне домой на самолете прилетал, свои кастрюли лудить привозил.
Этот неожиданный ответ вызвал у энкаведиста приступ криков и ругани:
— Ты, гад, так твою, разэтак, меня совсем за дурака считаешь?! Думаешь, что я твоей трепне поверю. Шах персидский в Армавире! Ах ты, трепло! Придумай что-нибудь правдоподобней.
Однако, ничего правдоподобней Маркарьянц придумать не может. Ему для этого не хватает фантазии.
Следователю не хочется отказаться от фантастической версии о персидском шахе. Слишком уж она заманчива. Но и он не в состоянии придумать что-либо правдоподобное и связанное с шахом. В результате следователь и подследственный никак не могут довести до суда 'дело о приятеле шаха персидского'.
5. Жан из парижан
Имя и фамилия у Ивана Ивановича Сосунова для его профессии были совсем не подходящими. Не напишешь же на вывеске парикмахерского заведения в курортном городе:
