Это я ощущал по солоноватому вкусу во рту. Я стал высасывать и глотать кровь, и мне уже не так хотелось пить. Собственной кровью утолял я жажду…
После полубредовой ночи утром пришли Островерхов, Кравцов и человек в белом халате. Лицо последнего удивительно напоминало морду лошади: торчащие вверх и слегка в стороны острые уши, плоский приплюснутый нос с большими ноздрями, вывернутые толстые губы и длинная, угловатая нижняя челюсть.
Кравцов открыл дверь шкафа и вытащил меня из него. На ногах я стоять не мог и повалился на пол. Человек в халате опустился на колени рядом и, вынув из кармана резиновую трубку с наушниками, приложил ее к моей груди. Он слушал, как работают мои легкие и сердце и щупал пульс.
— Скажите, доктор, сможет он выдержать дольше? — спросил его Островерхов.
— Да! Только дайте ему поесть, — ответил человек в халате голосом, похожим на лошадиное ржанье.
Следователь кивнул головой Кравцову. Тот рывком приподнял меня, посадил на диван и вышел. Через несколько минут теломеханик вернулся с миской и ложкой. Он пододвинул к дивану стул, поставил на него миску, положил ложку и, сняв браслеты с моих рук, приказал вполголоса:
— Ешь!..
Медленно, с усилием, я потянулся, расправляя затекшие руки, и вскрикнул от приступа жгучей боли. Возобновившееся кровообращение вызвало боль и судороги во всем моем теле. Но они быстро прекратились и только под кожей всюду чувствовались зуд и покалывание, как будто там бегали тысячи мурашек.
— Ешь, — повторил Кравцов, указывая на миску. Там было немного жидкого супа. Я зачерпнул его ложкой и поднес ко рту, но рука моя дрожала и жидкость пролилась на колени. Тогда Кравцов, поддерживая мою голову рукой, взял у меня ложку, набрал ею супу и влил мне в рот. Теплое, соленое и слегка горьковатое варево, как огонь обожгло мой пересохший рот и ножом резнуло по горлу. Я застонал, закашлялся и прохрипел:
— Воды!..
Следователь мигнул теломеханику, и вдруг они вдвоем набросились на меня. Кравцов повалил меня на диван и своей широкой ладонью придавил мою голову к его обшивке. Островерхов зажал мне ноздри пальцами. Задыхаясь, я открыл рот. Следователь взял со стула миску и прямо из нее начал вливать суп мне в глотку. Я захлебывался, кашлял, но поневоле должен был глотать эту теплую, горьковато-соленую жижу, смешанную со слезами, катившимися по моим щекам.
Когда миска опустела, они перестали меня держать. Я лежал на диване и хрипел, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Склонившись ко мне, Островерхов хохотал и спрашивал:
— Ну, как понравился вам супчик, друг мой? Вкусный супец! Может быть, вам после обеда хочется водички? Хочется, мой милый?
Человек в халате смотрел на меня, почесывая ногтем большого пальца свою лошадиную челюсть и молча улыбаясь… Теломеханик щурил равнодушные дымчатые глаза… Следователь захлебывался смехом.
Хриплым дрожащим голосом умолял я палачей:
— Воды!.. Дайте мне воды!..
Островерхов снова мигнул Кравцову. Теломеханик молча принес полный стакан воды и поставил передо мной на стул. Она была такая чудесная: чистая, прозрачная и, вероятно, холодная. Жадно, обеими руками, потянулся я к этому соблазняющему и драгоценному стакану, но Кравцов схватил меня за руки. Островерхов, как бы не слыша моих молений о воде, спрашивал ухмыляясь:
— Хотите водички, дрожайший мой? Хотите? Целый стакан! Но только за полное признание. И за список…
Предложение было необычайно соблазнительным, но у меня еще сохранились жалкие остатки силы воли.
— Н-нет! — простонал я.
Следователь досадливо сморщился, взял стакан со стула и обратился к человеку в халате:
— Ваше мнение, доктор? Дать ему воды?
Тот отрицательно покачал головой.
Я убедился, что они не дадут мне пить, и отчаяние увеличило мои силы. Отбросив в сторону Кравцова, я как зверь бросился на Островерхова, пытаясь отнять у него воду. Одно мгновение я был близок к цели. Мои пальцы уже скользнули по тонкому граненому стеклу, но следователь уронил стакан. Он разбился и небольшая лужа растеклась по полу. Я упал на пол и пополз, изо всех сил стараясь дотянуться языком до этой лужицы. Но сухие доски пола быстро впитали воду и мой язык коснулся лишь мокрого дерева.
Я заплакал. Впервые за все время этой чудовищной пытки. Мне так жаль было пролитой следователем воды! И как ненавидел я его в этот момент! С каким наслаждением вцепился бы я руками в его мясистое горло или бил без конца по желтоватому потному черепу! Но у меня не было ни возможности, ни сил для этого. Лежа на полу, я захлебывался слезами и сознание мое медленно уплывало…От обморока очнулся я опять в своем проклятом гробу. Не было конца пытке, и я в отчаянии воззвал к Богу:
Помилуй меня, Боже мой! И пошли мне смерть!..
В первые дни стойки я часто молился, просил Бога избавить меня от страданий, и молитва доставляла мне некоторое облегчение. Теперь же никаких надежд у меня не оставалось и я жаждал одного: смерти…
У меня начались галлюцинации. Главное место в них занимали вода и огонь.
…Вот на ковре над диваном зашевелились черви… Масса червей… Они расползлись по всей комнате и вдруг превратились в струи воды… Я хочу броситься в эти струи, но едва прикоснулся к ним, как они запрыгали вокруг меня языками пламени…
…Мать пришла ко мне. Она с плачем протягивает мне большую чашу с водой… Я хватаю ее и жадно пью, но в мое горло льется огненная струя…
.. В лодке плыву я по огромному озеру… Хочется пить… Перегнувшись через борт, погружаю губы в воду, но они прилипают к ней, как к раскаленному листу железа…
…Пожарные в медных касках водой из длинных шлангов поливают шкаф, в котором я стою… Внезапно шкаф загорается и струи воды, льющейся на него, превращаются в пар… А из моего рта вылетают языки пламени и клубы дыма…
Галлюцинации сменялись потерей сознания и тяжелым, утомляющим сном. Теперь энкаведисты, почему-то, спать мне не мешали…
В одну из ночей стойки Кравцов вытащил меня, полусонного, из шкафа. В комнате было десятка полтора молодых парней в форме НКВД. Возглавлял их какой-то тип из начальства, толстый и важный, в больших роговых очках, с выхоленным лицом советского барина и бородкой лопаточкой. В руках он небрежно вертел школьную указку.
Кравцов поставил меня на середину комнаты, но я… не упал — мои ноги как бы вросли в доски пола.
Поглаживая бородку-лопаточку и указывая на меня своей школьной палочкой, толстяк заговорил напыщенным тоном партийного лектора:
— Товарищи! Прошу обратить серьезное внимание на этого подследственного. С нашей научной точки зрения, и особенно для вас, как для будущих теломехаников, он довольно интересный подопытный субъект. Это, так сказать, индивидуум средней сопротивляемости и силы воли. Поэтому и срок стойки определен для него также средний. Он почти созрел для признаний и через 10–12 часов будет совершенно обезволен… Кстати, взгляните на его ноги. Они похожи на ноги слона, не правда-ли?
Все уставились глазами на мои ноги. Я, опустив голову, смотрел тоже и не узнавал своих несчастных конечностей. Они были толсты, как два бревна. Чудовищными карнизами повисло мясо над туфлями. От давления распухшего тела все швы туфель полопались, а брюки внизу разорвались в нескольких местах.
— Данный подопытный субъект, — продолжал толстяк, — может довольно долго простоять так, без поддержки. Это явление вызвано тем, что тяжесть его тела переместилась в ноги. Чтобы он упал, надо его
