— Что еще нужно заключенному и многосемейному еврею-граверу? Это же солидное дело. Я в тюрьме готов сидеть сто лет. Наши урки умеют ценить специалистов, — подмигивает мне 'печатных дел мастер'.
6. 'Комик'
Новый арестант переступил порог камеры. Староста вгляделся в него и, с ленивым спокойствием, сиплым баритоном приказал уркам:
— Братишечки! Навешайте ему!
Урки вскочили с пола и стаей бросились на арестанта. Он дико взвыл и заметался у двери. Его повалили на пол и началось избиение. Били не сильно, но до крови из носа и синяков на физиономии. Человек извивался на полу и тоненьким, почти детским дискантом, захлебываясь и плача, выкрикивал:
— Урочки! Жулички! Родненькие! Миленькие! Не бейте! Больше не буду!..
Только Федор Гак, Семен Борисович да Яшка не принимали участия в избиении. Я попробовал заступиться за новичка, но сильным толчком локтя в бок староста отбросил меня в сторону и звучно просипел:
— Не лезь, Контра! Ему за дело навешивают. Избиение продолжалось несколько минут, пока Федор не остановил урок. Окровавленный человек, всхлипывая и лихорадочно стуча зубами, пополз в угол камеры. Староста, отхаркнув, метко чвыркнул плевком сквозь зубы на оголенную спину наказанного и произнес сипло, вполбаритона:
— Это тебе, гадюка, на первый раз. А замечу стук — велю дать отбивные по ребрам…
В воровском жаргону имеются десятки определений битья. Навешать, значит побить до крови, но не особенно сильно. Выбить бубну — это уже посильнее, с потерей зубов или повреждением носа. Отбивные по ребрам — избиение с переломом их. Сыграть в футбол — бить ногами, давать по кумполу — бить по голове, посадить в кресло — отбить печень, вложить на совесть — избить до полусмерти или искалечить,
За что же били нового арестанта? Расспросив заключенных, я узнал это во всех подробностях. Оказалось, что он среди уголовников пользуется известностью неисправимого 'стукача', т. е. доносчика. Доносы же в уголовном мире квалифицируются, как самое тягчайшее преступление.
В пятигорской тюрьме он сидит почти год и при переводе из одной камеры в другую сейчас же подвергается там избиениям со стороны урок. Бьют его с профилактическими целями; чтобы меньше 'стучал'!
— Это же мировой стукач, каких мало. Жить без стука не может. У него такая лягавая душа. Он надзирашке только глазом мигнет, и уже стук получается. Его, суку, каждый день лупить надо, — говорили мне урки.
По национальности новый арестант Иван Силкин был зырянином и до тюрьмы занимался профессией 'комика'.
На севере Советского Союза, в районе рек Печоры, Выми и Вычегды, расположена Коми АССР. Населяют ее обитатели советских концлагерей и зыряне — охотничьи племена финского происхождения. Последних большевики переименовали в коми, но это название не привившись среди зырян, широко распространилось по концлагерям в несколько измененном виде. Заключенные называют зырян 'комиками', а себя 'трагиками'.
До большевистской революции зыряне били белку, лису, соболя и торговали мехами. Советская власть нашла им более выгодное занятие: превратила их в охотников за человеческими черепами. Долго и тщательно энкаведисты 'обрабатывали' зырян пропагандой, деньгами, водкой и угрозами. После этой 'обработки' многие зыряне стали охотиться на беглецов из лагерей, подстреливать заключенных, отставших от лагерных этапов или выбившихся из сил на лесных и дорожных работах.
За голову концлагерника такой 'охотник' до 1937 года получал 25 рублей, а в последующие до войны годы 40 рублей, но за шкурку убитой им белки пункты 'Заготпушнины' платили ему только 65 копеек. Ружья и патроны к ним концлагерное начальство выдает охотникам на людей бесплатно.
Таким-то 'охотником 'и был в прошлом Иван Силкин. В тюрьму он попал 'по собачьему делу'. В одном из концлагерей, куда он привез подстреленного беглеца, на него набросилась охранная собака. Зырянин отмахнулся от нее прикладом винтовки, но очень неудачно. Удар пришелся собаке по голове и она здесь же издохла.
За это Силкин получил три года лишения свободы. Отбыв срок в лагере, он вышел на волю, но винтовку ему уже не дали. Как бывший концлагерник, он не внушал теперь доверия энкаведистам. Не зная никакой профессии, кроме охотничьей и 'комической', Силкин сделался мелким вором…
Федор Гак каждое утро приказывал уркам бить зырянина, что они и проделывали с удовольствием. Силкин плакал, умолял не трогать его, клялся, что 'никогда в жизни не постучит', а после избиения забивался в угол камеры и часами молча сидел там. Его плоское, скуластое лицо было неподвижно, как доска, но глаза, зеленоватые и с крупными кошачьими зрачками, горели злобой и ненавистью.
Урки кивали мне на него:
— Ты зырни на это хавало, в эти кошкины полтинники. Как ему стукнуть хочется. Аж трясется…
Ивану Силкину 26 лет. Он низкоросл, но здоров, жилист и крепко сколочен.
Иногда, правда очень редко, он разговаривает в камере. Это собственно, не разговор, а мечты вслух о прошлом.
— Иду этта я по ельнику. В руках винт. А впереди он. Как волк озирается. Остановил я его и шлепнул с винта. Прямо в глаз… Хорошо! Заработал монету на выпивку.
Я слушаю отрывистые мечты зырянина и мне уже не жаль этого человека, 'перевоспитанного' советской властью и ежедневно избиваемого уголовниками.
Глава 8 БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ?
Пять дней подряд я задавал себе полные недоумения вопросы:
'Почему меня сунули в камеру уголовников? Для чего Островерхову понадобилось пополнить моей персоной собранный здесь пышный и яркий 'букет урок'? Что означает сей каприз следователя?'
На шестой день эти странные для меня обстоятельства разъяснились вполне. Один из надзирателей вызвал Федора Гака в коридор и там долго шептался с ним. В камеру из коридора наш староста возвратился с выражением на лице озабоченности и более чем обычной мрачности. Его глаз из-под косматой брови смотрел задумчиво и угрюмо.
Федор хлопнул в ладоши, цыкнул на шумевших за игрой в карты заключенных, откашлялся, стараясь уменьшить сиплость своего баритона, и заговорил:
— Значит так, братишечки. Одно дело есть до нас всех. Конешно, я и сам порешил бы его за вас, да у меня на то и сердце и печенки не налегают. Решайте все.
— Какое там еще дело? Чего нам баки забиваешь? Чего загадки загадываешь? — загудели урки, с неудовольствием отрываясь от карт.
— Дело такое, значит, — повысил свой баритон Федор. — Следователь Островерхов, за которым числится Мишка Контра, мне и вам через надзирашку передает:
— 'Выбейте Мишке бубну. А за то я вам прогулку удлинню. Будете гулять час каждый день'. Вот, значит, какое-дело…
Колени мои невольно задрожали и кровь горячей 'волной, откуда-то изнутри, бросились в лицо.
Так вот оно что! Вот в чем заключается 'каприз' следователя. Островерхой решил применить ко мне еще один 'метод физического воздействия'. Метод не из мягких. Когда урки 'выбивают бубну', то это
