Сергей Владимирович отходит от стены и слегка дрогнувшим голосом произносит.
— Прощайте, товарищи! Может быть, больше не увидимся.
— Прощайте! — отзываются несколько голосов.
— Давай помолчи! Нечего тут прощаться, — раздраженно обрывает их энкаведист.
Меня вызвали третьим. В коридоре толпятся надзиратели. Они в брезентовых халатах, резиновых перчатках и с явно паническими выражениями лиц. Двое из них хватают меня под руки и бегом тащат по коридору, а затем по лестнице на второй этаж тюрьмы. Я пытаюсь сопротивляться:
— Да пустите вы меня, черти. Я ходить еще не разучился, а бежать из тюрьмы не собираюсь.
— Не дрыгайся! Вот пробежим лестницу, тогда пустим, — тяжело дыша говорит надзиратель справа.
— А на лестнице почему нельзя?
— Потому нельзя, что ваш брат подследственник с ее сигать вниз норовит. Самоубивается.
Но ведь там сетка, — киваю я головой на железную раму с мелким сетчатым переплетом, прикрепленную над пролетом лестницы.
Ваш брат под сетку нырнуть ловчится, — обрывающимся от бега голосом объясняет мне надзиратель слева.
Рама с сеткой приделана к лестнице небрежно и, видимо, наспех. Заключенному, желающему покончить самоубийством, не трудно 'нырнуть' под нее. Более десятка таких попыток в тюрьме уже было. Два 'прыгуна 'разбились насмерть, а остальным 'не повезло': они только искалечились. Условия для самоубийственных прыжков в главной ставропольской тюрьме не совсем подходящие. Она двухэтажная и расстояние между верхней площадкой лестницы и цементным полом первого этажа не превышает десяти метров.
Однако, тюремное начальство приняло меры для предотвращения попыток самоубийств. Не надеясь на свое 'сеточно-техническое 'усовершенствование, оно приказало надзирателям и конвоирам на лестницах заключенных 'хватать и не пущать'…
В конце коридора второго этажа мои 'телохранители' останавливаются перед дверью с эмалевой надписью:
'Дезинфекция'.
Один из надзирателей приоткрывает дверь и спрашивает кого-то, находящегося за нею:
— Можно?
— Давайте, — еле слышно доносится оттуда тонкий голос, похожий на детский.
Надзиратели вталкивают меня в большую светлую комнату, но сами в нее не входят. Комната залита солнечным светом, таким радостно-приятным и слегка режущим глаза после сумерок тюремных коридоров. Лучи солнца огромными прямоугольниками, с множеством танцующих в них пылинок, ложатся на пол из двух высоких зарешеченных окон. А за окнами 'воля': крыши домов, широкие улицы окраин и уходящие к горизонту просторы степи, покрытой белой искрящейся пеленой снега.
Отвести глаза от этого чудного зрелища меня заставил тонкий, альтовый голос:
— Ваша фамилия!
— Бойков, — машинально отвечаю я.
Сидящий за столом, в простенке между окнами, угрюмый и очень прыщеватый юноша в грязновато- белом халате и резиновых перчатках ищет мою фамилию в длинном списке и, найдя, ставит против нее карандашом крестик.
Кроме стола, в углу комнаты стоит стеклянный шкаф с раскрытыми дверцами и больше ничего нет. В шкафу множество банок, бутылок и несколько пульверизаторов, похожих на те, из которых опрыскивают садовых вредителей.
— Разденьтесь догола, — говорит мне юноша. Раздеваюсь. Он берет из шкафа пульверизатор и опрыскивает меня с головы до ног какой-то очень вонючей жидкостью.
— Для чего это? — спрашиваю я.
— От заражения проказой.
— Помогает?
— Не знаю.
— Зачем же вы меня поливаете этой дрянью?
— Приказано продезинфицировать, — угрюмо бурчит он почесывая большой сизый прыщ на щеке.
— А где прокаженный басмач?
— Замолчите! Мне запрещено разговаривать с подследственными, — спохватывается юноша. Разноцветные прыщи, украшающие его лицо, слегка бледнеют.
— Ответьте только на один вопрос, — настаиваю я.
— Ну?
— Его расстреляют или отвезут в лепрозорий?
— Должно быть, в лепрозорий.
— А меня куда?
— Не знаю. Да замолчите же вы, наконец! — тонкоголосо вскрикивает он, и его прыщи багровеют.
По обе стороны стола, в комнате две двери. Открыв одну из них, юноша выбросил в нее ворох моей одежды, а на другую указал мне:
— Пройдите туда и подождите.
За дверью оказалась маленькая и холодная комнатушка, 'меблированная' единственной трехногой скамейкой с круглым сиденьем. Я присел на нее и погрузился в молчаливо-тревожное ожидание.
'Куда же теперь меня потащат?' — думал я.
Ждать пришлось недолго. Через пару минут в дверь просунулась прыщеватая физиономия и, вместе с узелком моей одежды, бросила мне два слова:
— Быстрее одевайтесь!
Только что пропаренная горячая одежда сильно воняла чем-то химически-едким, но надевать ее было приятно. Мое иззябшее тело сейчас же согрелось.
— Готовы? — крикнул мне прыщеватый юноша.
— Уже, — ответил я.
— Ну, идите сюда. — Он позвал моих 'телохранителей' и те снова повели меня по тюремному коридору. На этот раз они не хватали меня под руки и не заставляли участвовать в 'беге с препятствиями'. В этом не было необходимости; к лестнице мы не приближались.
— В новую камеру ведете? — спросил я надзирателя слева.
— Куда же еще? В общую. Вот в эту, — мотнул он головой вперед, останавливаясь перед одной из дверей.
На ней крупно выведена надпись мелом:
'Общая № 16'.
Из-за двери доносится сдержанный гул множества голосов. Похоже на гигантский улей.
'Как-то я буду жить там?' — врывается в мою голову мысль и мгновенно сменяется другой, беспокойной и мелко-практической:
'Мои вещи. Скудные, но необходимые заключенному. Надо их добыть из камеры 'настоящих'.
Обращаюсь к надзирателям:
— Я оставил в прежней камере вещи. Как бы их получить?
— После получишь. Не пропадут, — успокаивает меня надзиратель справа. — Твои вещички тоже должны пройтить дизынфекцыю. И усмехаясь добавляет:
— Ну и панику произвел этот ваш заразный басмач. На всю тюрьму.
Глава 15 ОБЩАЯ ПОДСЛЕДСТВЕННАЯ
