одним таким 'отказчиком', адвентистом Васиным, я сидел в камере смертников. Его заключили туда только за то, что он не пожелал предать своих братьев и сестер по вере…
Конюх колхоза 'Красный партизан' станицы Горячеводской, 74-летний Слободырев на заседании правления стал просить двухмесячный отпуск.
— Зачем он тебе? — спросил председатель колхоза, удивленный такой необычайной просьбой. Трудовых отпусков в колхозах тогда, как известно, не существовало.
— Человек я старый. Не сегодня, так завтра помереть могу. Хочу сходить в Киево-Печерскую лавру. Помолиться перед смертью, — объяснил старик.
— Да ты с ума спятил! — заорал предколхоза.
Отпуск старику не дали и он отправился из колхоза в лавру без разрешения. По возвращении в станицу Слободырев был исключен из колхоза и вскоре после этого арестован 'за злостную антисоветскую религиозную пропаганду'. Он рассказывал колхозникам о своем путешествии в лавру, где ему так и не удалось помолиться. Лавра тогда уже была закрыта большевиками…
Служивший в пятигорском полку НКВД Иван Хромонко раздавал красноармейцам переписанные им православные молитвы. На вопрос судившего его военного трибунала: 'для чего вы это делали'? — он ответил смело и откровенно:
— Я исполнял свой долг православного христианина.
— Знаете, что вам грозит? — спросили его.
— Знаю, — последовал ответ. — Вы убьете мое тело, но душу и веру убить не сможете…
На квартире студента Кабардино-балкарского педагогического института, крещеного кабардинца Тамбиева часто устраивались вечеринки молодежи. Управление НКВД заинтересовалось ими и направило туда двух своих сексотов. Через несколько дней они донесли, что вместо обычных танцев и выпивки молодежь на вечеринках 'занимается обсуждением религиозных вопросов, читает Библию и церковную литературу, изданную до революции'. Из этой группы верующей молодежи энкаведисты создали на следствии контрреволюционную организацию. Тамбиев был расстрелян, а остальные приговорены к различным сроком лишения свободы.
Рабочий кирпичного завода в городе Георгиевске К. А. Яницкий вступил в спор с приславшим туда лектором-антирелигиозником и заявил ему:
— Члены вашего Союза воинствующих безбожников это слуги Антихриста и враги трудящихся…
Итогом спора была посадка Яницкого в тюрьму Сапожника кисловодской артели инвалидов Сухорукова, очень любившего во время работы вести беседы о Боге и вере, однажды вызвали в городской отдел НКВД.
— Давай прекрати свою церковную трепню. Иначе поставим к стенке, — потребовали там у него.
Требованию энкаведистов Сухоруков не подчинился и был ими без суда 'поставлен к стенке' — под дуло нагана.
Изо всех сил старалась советская власть искоренить веру в Бога на Северном Кавказе. Это ей не удалось. На места замученных ею за веру становились другие, новые, молодые подвижники. Они погибали, но не сдавались. Вечная им память!
Глава 8 ЖЕНЩИНА
Не помню точно на которые сутки, — на восьмые или девятые, — мое одиночество в камере смертников неожиданно было нарушено.
Рано утром, сразу же после подъема, через 'очко' в двери из коридора донеслись ко мне странные звуки, которых, сидя в камере смертников, я еще ни разу не слышал. За дверью что-то скреблось, шуршало и, как будто, плескалось водой. За день до этого, кто-то из надзирателей нечаянно разбил стекло в дверном очке, а вставить новое еще но, успели. Поэтому шум в коридоре, через дырку без стекла, я слышал очень отчетливо.
Шуршание и плеск там продолжались несколько минут, а затем вдруг деревянная крышка очка сдвинулась и ко мне в камеру ворвался боязливый, срывающийся шопот:
— Есть здесь кто-нибудь? Да? Я бросился к двери.
— Да, да. Есть. Смертник. Один.
— Кто вы? — шопотом спросили из-за двери. Предполагая, что со мной говорит заключенный, потому что надзирателю разговаривать так было незачем, я поторопился ответить:
— Бойков. Из редакции газеты… Конец этой фразы оборвало взволнованное восклицание женского голоса, показавшегося мне знакомым:
— Михаил?!
— Да, — подтвердил я и спросил с любопытством и волнением:
— А вы кто?
— Лиза…
Она назвала мне очень знакомую фамилию. С ее мужем Володей я встречался в Краевом комитете по делам искусств, а после одной совместной выпивки мы с ним перешли на ты. Несколько раз бывал я и в его квартире. Он и Лиза занимали четыре хорошо обставленных комнаты в одном из домов для 'ответственных работников' на главной улице Ставрополя.
Идейным коммунистом Володя никогда не был; его интересовало только успешное восхождение по служебной Лестнице и связанные с этим материальные блага. Лиза нигде не работала и увлекалась исключительно нарядами, танцами, кино и граммофонными пластинками. А теперь…
— Что вы, Лиза, там в коридоре делаете? — спросил я через 'очко'.
— Мою пол, — ответила она.
Незадолго до моего ареста я видел ее нарядной и веселой. Могла-ли эта молодая, красивая и кокетливая советская дама тогда себе представить, что превратится в тюремную поломойку. Наверно нет. Полы в лизиной квартире всегда мыла и натирала воском нанятая уборщица.
— Как я рада, что вы здесь! Так рада, что и высказать не могу! — воскликнула Лиза вполголоса.
Это простодушное и не особенно тактичное восклицание вызвало у меня невольную улыбку.
— Рады? А вот я не очень.
— То-есть, не тому, что вы здесь, а встрече с вами, — поправилась она. — Ведь вы, все-таки, свой человек, как родной. Извиняюсь, если неправильно выразилась. У меня теперь часто мысли и слова путаются. Я в тюрьме стала такая дурная и такая… несчастная.
— Что с Володей? Жив?
— Он, — ее голос дрогнул. — Недавно… недели две назад… они его… расстреляли.
— Бедный Володя! — искренно вырвалось у меня.
— Да. Конечно. Я так скучаю о нем, — сказала она сквозь слезы. — Так жаль его. Но… он все же счастливее меня.
— Почему? Ведь вы, надеюсь, не в камере смертников?
— Нет. Суд мне дал восемь лет лишения свободы.
— За что?
— Ax!.. Ну, за то же самое, что и другим. Следователи требовали признаний. Я подписала о вредительстве и тому подобную чепуху. Они делали со мной, что хотели. Тогда они, теперь — надзиратели. Это хуже смерти. Как бы я хотела быть на месте Володи. Говорят, что в лагере совсем ужасно. Я выйду оттуда старухой. Хотя и теперь наверное выгляжу немолодой. Не знаю. Давно свое лицо не видела. В тюрьме у меня отобрали зеркальце. Чтобы я не зарезалась.
— Не падайте духом, Лиза. Я тоже тут без стекла. Очки отняли. Ничего. Привыкаю, — попробовал пошутить я.
В ее голосе и словах зазвучали прежние, знакомые мне по прошлому, кокетливые нотки:
— Вы сделались в тюрьма совсем бесчувственным и черствым. Ну, можно-ли сравнивать стекло, через которое смотрят глаза мужчины, с зеркалом, в котором отражаются лицо и фигура женщины? Какой сухарь!
