Алиедора молча кивнула. Да, место было что надо, даже ей становилось жутко под низкими сводами, под давящей тяжестью исполинских каменных масс, нависавших над головой.
Мастер Латариус стоял рядом, держал лампу с призрачно светящимся кристаллом внутри и как-то по- особенному внимательно глядел на Алиедору, будто ждал от неё чего-то. То ли слов, то ли дела…
Доньята замерла, а потом, повинуясь внезапному порыву, поспешно разулась, встав босыми ногами на холодный камень.
Ей показалось – или она и вправду ощутила? – что там, в глубине, тяжело и медленно бьётся каменное сердце мира, мира Семи Зверей, Зверей древних и жестоких, как и положено древним.
Она уже привычно стала отделять от себя Алиедору-вторую, Алиедору-прежнюю, обречённую на очередное заклание, – как вдруг остановилась.
Что-то было не так. Что-то в её родном мире шло наперекосяк, и Алиедора, похолодев, внезапно поняла, что именно.
Сердце бьётся тяжело и натужно. Мир болен, и болен тяжко. Он гниёт изнутри, он медленно умирает.
Это не требовало доказательств. Это
– Я не ошибся, – одними губами, еле слышно шепнул Латариус, печально кивнув головой. – Ты тоже почувствовала?
– Да… – так же шёпотом отозвалась Алиедора, пытаясь побороть сжавшийся в животе ледяной комок страха.
– Услышать это способны единицы. Даже среди нас, Мастеров.
– Что
– Мы не знаем. Мы только ощущаем, подобно тому, как обычный человек чувствует вонь разложения, проходя мимо полежавшего на жаре трупа. Видно, у нас… и у тебя тоже… есть что-то ещё, помимо носа, ушей, глаз, языка и пальцев. Однако… – Он продолжил, но уже совсем о другом, сбившись вдруг на различия среди Мастеров. Алиедора едва заметно покачала головой и перестала слушать. Её не интересовало, как она выглядит в сравнении с остальными. Она – одна-единственная. Кто ещё из Гончих Некрополиса может похвастаться тем, что с нею говорил Белый Дракон? Кому ещё давала свою силу – пусть и взаймы – сама непобедимая Гниль?
– …и это – одно из главнейших дел для Некрополиса, – тихо, но убеждённо повторил тем временем Латариус, и Алиедора вернулась обратно. – Мы верим, что наш мир ещё можно вылечить. Не «победить Зло», не свалить какого-нибудь распоясавшегося чародея, вообразившего себя всемогущим, а именно вылечить. Как лекарь больного. Настоями, примочками, припарками. Возможно, иссечением поражённых членов. Но для этого требуется понять Смерть. Равно как и сокрушить тех, кто заставляет нас тратить время на глупые войны вместо главного.
– И как скоро… болезнь станет… совсем тяжкой? – Алиедора старательно давила пытавшийся вырваться на волю страх.
– О, по людским меркам, ещё не скоро. – Латариус скривился в подобии улыбки. – Несколько веков. Самое меньшее – четыре. Скорее всего – пять. Через шесть – наверняка.
– А уже известно… что именно случится?
– Гниль станет необоримой и всеобщей. Большего мы сказать не можем.
Алиедора сощурилась. Гниль – не болезнь. Гниль – лекарство. Но лишний раз обсуждать это с Мастерами, пожалуй, не стоит. Значит, глубже Гнили, выше Белого Дракона прячется ещё что-то. Может, и впрямь наподобие человеческой болести.
…Они ещё не раз приходили сюда, практикуя самые сложные, самые опасные заклятья. Вторая смерть сделалась для Алиедоры почти привычной; почти, потому что привыкнуть к этому окончательно не способен никто из ещё живущих.
Так миновала зима. Осторожно постучалась в глухие ворота Некрополиса робкая весна, но её словно и не заметили. Алиедора по-прежнему испытывала тошноту, но уже меньше колол ей глаза солнечный свет. Постепенно она стала выходить на улицы днём, всё ещё щурясь даже под густыми тучами, покрывавшими центр Некрополиса.
…В самом начале лета, когда в Долье и Меодоре молодёжь до утра танцует возле высоких костров, Алиедора в первый раз покинула Гильдию. Стояла тёплая и тихая ночь, вызвездило – но небесные узоры занимали Алиедору лишь как необходимый ориентир.
– Ступай, девочка, – тихо промолвил за плечом Латариус. – Ты знаешь, что делать. Обратно ты вернёшься уже полноправной Гончей.
Алиедора тихо усмехнулась. Она и так уже Гончая, а уж кем её станут считать – полноправной или нет, – ей неважно.
Она та, кто есть. И только она сама решает, кто именно.
Дигвил Деррано не бежал, не шёл, он еле тащился. Из последних сил, упрямо, сжав зубы, одолевал одну холмистую гряду за другой, направляясь на юго-запад. Прямая дорога к дому, на закат, оказалась закрыта. Нет, не кордонами и не заставами – а зимой, холодом и голодом.
Он не переставал удивляться – и собственному спасению, и тому, как оно случилось. Вися на крюке, изо всех сил заставляя себя не опускать голову и «смотреть смерти в глаза», он сто раз попрощался со всем и вся, когда тащившие его цепи вдруг ослабли и прямо в упор взглянула на него та самая «несносная девчонка» Алиедора, с которой, если разобраться, всё и началось.
Этого он никак не ожидал. Всего, чего угодно, – но не этого.
…Но как же, Ом Прокреатор, она изменилась! Татуировки на лбу и щеках, огромные глаза на исхудавшем донельзя лице, а за ними – ничего, кроме ненависти. Медленной, неспешной, подсердечной, но не той, что, легко вспыхнув, так же легко и гаснет.
Алиедора ненавидела. Его, Байгли, отца, всех.
Почему Алиедора решила его пощадить, Дигвил понимал, причём даже слишком хорошо. Считала себя единственной, кто вправе покончить с ним. Месть могла совершиться только её рукой, и это право она не собиралась уступать никому. Даже приютившему её Некрополису. Алиедоре не принесла бы желаемого удовлетворения расправа с беспомощным пленником, вдобавок взятым не ею самой.
…Когда его выволокли из страшного подземелья и уронили на пол грудой беспомощной, ещё не верящей в спасение плоти, над Дигвилом склонился кто-то из Мастеров – безликий, неотличимый от других в сером плаще с низко надвинутым капюшоном.
– Ты можешь уйти, – спокойно сказал адепт. – Уйти невозбранно.
Очевидно, на лице Дигвила слишком явно отразилось неверие, потому что Мастер позволил себе хмыкнуть.
– Нет, мы не обманываем. Ни тебя, ни доньяту. Ты свободен, и никто не станет обращать тебя в зомби, пока благородная Алиедора не видит. Некрополис, да будет тебе известно, почитает правду самым мощным оружием. Смерть ведь тоже… не ведает лжи. Так что уходи, дольинец, ступай на все четыре стороны. Мы не нарушим слова. Тебя выпустят из столицы, но дальше – как распорядится судьба. Давать тебе охранные листы никто не станет. И, будь я тобой, я не стал бы пытать самую короткую дорогу. Зима, холод, снег, а в деревни вдоль того тракта ты не войдёшь – у зомби-стражей в тех местах приказы строгие, да и народ шутить не умеет. Мой тебе совет – пробирайся к навсинайской границе. Там, конечно, тоже не сладко, особенно по нынешним временам, но всё же полегче. – Адепт резко вскинул голову, отбрасывая капюшон. Ухмылка была ядовитой и злой. – Простому смертному вроде тебя пробраться будет трудно, очень трудно. Но всё же можно. А пойдёшь прямо на запад – сгинешь. Если не на нашей земле, то за Сиххотом, в Долье – наверняка. Мне перед доньятой Алиедорой стыдно станет. Всё понял, человече? Из города тебя выведут, а теперь прощай. И молись своему Прокреатору, чтобы никогда-никогда с нами больше не встретиться.
Отвернулся – только полы плаща взлетели крыльями.
Двое зомби решительно, но не грубо подняли Дигвила, поставили на ноги. С него сняли цепи.
До самых ворот Некрополиса его вели по улицам, а не подземными тоннелями. И благородный дон Деррано, забыв обо всём, крутил головой, точно тёмная деревенщина, впервые попавшая в замок владетельного сенора.
Широкие улицы, мощённые камнем. Никаких тебе сточных канав, никаких сходящихся над головой крыш, таких, что соседи напротив могли пожать друг другу руки, просто высунувшись из окон. Да и сами
