все больше занимались хозяйственными заботами: о том же, что могут прийти монголы, заботились мало – а что им в такой глуши делать? Вот только если степняки на Новгород попрут, тогда дело другое – тогда готовь секиры да рогатины.
Вестей о монголах не было с зимы. В начале месяца просинец[79] в Конятино приезжали новгородские гости, они-то и рассказали о монголах. Весть о войне встревожила всех. Прошло несколько дней, и мимо Конятино по шляху проехал новгородский отряд, следующий в Торжок. Каша хорошо знал командира этого отряда, воеводу Радима Резановича. Гостей из Новгорода встретили с почетом, снабдили всем необходимым в пути и проводили в Торжок, как полагается.
Весь сечень отряд Каши провел в напряжении. Вестей из мира не было никаких, редкие путники на шляхе ничего путного сказать не могли, только стращали жуткими рассказами. Монголы наступали так стремительно, что вестей о них почти не было, или же вести опаздывали. Однако сбеги все-таки рассказали Каше, что пал стольный Владимир, что дикари разорили всю Северо-Восточную Русь, и что Новгороду грозит та же участь.
Каша внимательно слушал сбегов, не перебивал, не спорил. Когда беженцы уходили из Конятино своей дорогой, сотник только читал молитвы, которых знал множество. Матвей Каша был из чуди, крестился в двадцать три года и, как и все новообращенные, был истово религиозен. У него была мечта поставить в Конятино церковь, да только кому нужен храм Божий в такой глухомани? Вот и читал Каша за священника своим ратникам и «Отче наш», и «О тебе радуется», и «Да воскреснет Бог» по воскресеньям – служба службой, а о душе тоже надо думать.
Весной стало совсем скучно. В середине березозола, когда начал таять снег, воины почти перестали выходить из домов. Чистили поржавевшее за зиму оружие, помогали бабам приготовить к пахоте и севу сохи и бороны, плели лапти, да и просто базлали[80] о разной небывальщине. А потом, в предпоследний день березозола, в Конятино неожиданно пожаловали гости из Новгорода.
Каша и его ратники как раз сели обедать. Бабы внесли в трапезную в доме Каши два здоровенных чугуна с грибницей, и ратники, помолившись принялись хлебать душистый грибной суп, но успели проглотить всего по три-четыре ложки – караульный у въезда на заставу ударил в било. Сполох быстро улегся, когда выяснилось, что в Конятино приехали новгородцы – пятьдесят вооруженных вершников во главе с молодым воеводой Збыславом Якуновичем.
Дружинники разошлись по домам отдыхать, сам воевода остановился у Каши. Сотник немного знал воеводу – Збыслав Якунович в свои неполные двадцать пять лет уже прославился своими победами над беспокойными соседями Новгорода – ливонцами и датчанами. Пока Збыслав Якунович стяжал себе славу только в мелких стычках с вторгавшимися в новгородские земли разноплеменными шайками, но судя по тому, что услышал от воеводы Матвей Каша, дело шло к большой войне.
– Готовится воевать немчура, – сказал Каше Збыслав. – Говорили мне купцы, у них в Ригу войска нагнано – не перечтешь! И рыцари, и кнехты, и арбалетчики. А тут еще узнал я от нашего архиепископа владыки Иосифа, что римский папа, первый поп латынский, какую-то буллу написал, где всех русских хрестьян объявил язычниками и призвал ливонцев да свеев в крестовый поход на Русь, то бишь на Новгород.
– Вот ведь собаки! – Каша в сердцах плюнул себе под ноги. – А все туда же, хрестьянами себя зовут. Одно слово – нехристи, сучьи дети!
– Князь наш обеспокоен. Коли начнется большая война с орденом, Новгороду одному сил не хватит со всем западным рыцарством драться. Либо у Литвы надо помощи просить, либо у князей русских. А как тут попросишь помощи, если пол-Руси под монголами? Кстати, что у тебя тут о монголах слышно?
– Ничего не слышно, – сказал Каша. – Были сбеги, но то зимой. От них только страстей несусветных наслушался.
– Многое рекомое о монголах – правда, – Збыслав вздохнул тяжело, покачал головой. – Навалился народ сей немилосердный на нашу землю, полонит ее и жжет беспощадно! Может статься, что и на Новгород монголы пойдут.
В дверь вошла румяная улыбчивая молодуха – жена старосты, – поклонилась воеводе, поставила на стол братину с подогретым медом. Воевода зачерпнул ковшиком, отведал, почмокал губами.
– Хорош? – поинтересовался Каша.
– Зело хорош, аромат несказанный… Говоришь, вестей о монголах у тебя нет?
– Нет, воевода. Оттого и неспокойно у меня на душе. Сидим тут, ничего не знаем. Одно успокаивает – пока вода не спадет, монголы на Новгород не пойдут.
– Почему так уверен?
– Дорога на Новгород здесь идет низинами да лесами. Болот много, рек и речушек мелких. Как снег начал таять, вода высоко поднялась. По такой дороге не то, что конный – пеший не пройдет. Разве только монголы в обход пойдут, но это такой крюк будет!
– Ну, так это на время. Придет настоящее тепло, монголы враз на Новгород ринутся. Юни с юга, немчура да шведы с запада – не отобьемся.
– Больно мрачно глядишь на все, Збыслав Якунович.
– Жизнь заставит! Теперь времена такие, что добрые да хорошие мысли в голову не идут. Одна надежда на упорный дух новгородский.
– Пойдем-ка, отобедаешь со мной. Мы как раз полдничали, как вы приехали. А после баню истопим. С дороги помоешься.
– Некогда мне париться. Каша. В Торжок еду. С начала зимы в Новгороде оттуда вестей нет.
– Видел я Радима, он в Новгород ехал. А потом – твоя правда. Ничего не слышно о том, что на Тверце деется.
– Есть у нас известие, что Торжок монголы сожгли, – помолчав, сказал Збыслав Якунович.
– Верные ли вести?
– То и собираюсь проверять.
