жить осталось, совсем недолго. Как ни плохо я в ранах разбираюсь, но то, что это смертельная, сомнений у меня нет. Весь наконечник копья утонул в мощном теле рудокопа. Вот тебе и непроницаемый доспех кожи огнистого змея.
За губах Саугрима пузырится кровь. Пузырится, когда не течет вольно. Странная такая, почти черная.
– Наклонись ко мне, человек Саин.
Я уселся рядом. Наклонился.
– Что я могу для тебя сделать?
– Слушай, человек Саин. Выполни мою просьбу, и не будет знать пределов благодарность моих братьев.
– Не нужна мне их благодарность. Чем помочь тебе?
Затянутый болью глаз удивленно уставился на меня.
– Даже лорды не отказываются от благодарности рудокопов.
– Я не лорд, – отрезал. – Боюсь, Саугрим, у тебя не так много времени. Говори.
Он закрыл глаза. Улыбнулся? Тяжело вздохнул. Помер, что ли? Ан нет. Открылись глазки-то.
– Неправильно будет, если тело мое в Чертоге Ушедших не упокоится. Поклянись самым святым, что есть у тебя забыть то, что я тебе скажу, выполнив мою просьбу.
– Мамой клянусь!
– Что такое мама?
Вот же темный. Шахтер, одним словом.
– Это моя мать.
– Хорошая клятва, – одобрил мои слова Саугрим и опять глазки свои светлые прикрыл.
– Эй, не умирай давай, – потряс я его за подбородок.
– О, Саин! Смотри, Калман тоже живой, – прервал мою беседу вопль Хамыца.
И правда. Поддерживая еще одного Хушшар с перевязанной ногой, к нам подходил руководитель союзных сил. Видок у него, правда, был, доложу я вам.
Кольчуга на груди вспорота, некогда щегольский небесно-синий прикид мало того что изодран в хлам, еще и залит кровью. И своей. И чужой. Щека разрублена. Но глаза веселые.
– С победой вас, братья, – поздравил и шлепнулся рядом со мной на задницу. Раненный в ногу, сцепив зубы и шипя от боли, улегся на траву.
– Хороших врагов нам послали Великие. Возблагодарим их.
Зубами выдрал пробку из принесенной с собой фляжки и с бульками перелил часть ее содержимого в распахнутый рот. Все с некоторой завистью уставились на эгоиста. Судя по всему, он почувствовал наши взгляды, потому как пьянство прекратил.
– У меня осталось трое, старший, – передал мне флягу. – Хороших врагов послали нам Великие.
– Сколько? – спросил я, утерев губы и перебросив емкость Хамыцу.
– Двое моих считают. Умелые были воины. Ты хороший командир, старший. В прямом бою мы стали бы прахом под копытами их коней. – Он помолчал. – Если бы не твой воин в странном доспехе и этот павший герой, вряд ли довелось нам победить. Наши доспехи жидки против их клинков. Разили насмерть.
– Он жив.
– Кто?
– Павший герой. Только умирает.
Калман неверяще посмотрел на меня.
– Как жив? С такой раной, – и бесцеремонно ткнул рукой героя. – Эй, достойный, ты правда жив?
Саугрим с усилием раскрыл затуманенные болью глаза.
– Так что же ты молчишь? – укоризненно уставился на меня Калман.
– Ты маг? Целитель? – огрызнулся я.
– А, – отмахнулся он рукой. Вскочил. Сорвал с пояса какую-то баклажку. Потряс. – Мало. У тебя осталось? – спросил у лежащего.
– Чуть совсем. Этот пес мне ногу едва своим мечом не оторвал.
– Эба! Даргкух! – закричал Калман.
К нам подбежали двое Хушшар. Один с перевязанной рукой, второй целенький, чистенький, будто и не дрался.
– Есть у вас? – показал баклажку. – Рудокоп жив еще. Бегом соберите у всех, кому уже не нужно.
Скоро одиннадцать баклажек стояли у его ног.
– Вам это, братья, не нужно теперь, – грустно пробормотал Калман. – Скажи своему другу, очень больно ему сейчас будет.
