тут нет. Топлива соответственно тоже. Легкий поворот браслета на руке, и вскоре на месте тела остается лишь круг выжженной земли. Браслеты, кстати, собрали.
– Их должны получить семьи. Пали они смертью героев. Больше, чем один к трем, врагов было. Помянем павших, – плеснул Калман из чаши вина в огонь. – О телах близких своих не тревожься, – обратился он к пленнице, сидящей в кругу с нами. Ей только ноги спутали, чтобы не убежала. – В полудне пути есть сельцо, скажем там, и их похоронят достойно.
– Они пали в хорошем бою. И сейчас пируют рядом с нашими предками. Воин рождается для смерти. Им выпала достойная доля. В нашей земле мало таких бойцов, как вы. Что вы хотите сделать со мной? – обвела она нас взглядом. Не дождалась ответа и сказала: – Мой род богат. За меня дадут хороший выкуп.
– Что скажете, соратники? – посмотрел на нас Калман.
Нам троим сказать было нечего. Мы тут гости. И связывать себя очаровательной, но обузой, резона нам никакого не было. Улеб, мужчина местный, мог бы конечно родить какую-нибудь идею, но он был занят. Храпом отпугивал местную живность. Саугрим молчал, глядя в огонь.
– Пусть этот воин, – подчеркнул я, – будет пленником Хушшар. Нам аманатов и держать-то негде, – развел руками. – Сами бездомные.
– Всякая семья Хушшар будет рада принять таких храбрецов, – задумчиво отхлебнул Калман из чаши. И не услышав ответа, обратился к девушке: – Хушшар не продают пленных. Ты сама можешь дать за себя выкуп.
– Как?
– Жизнь за жизнь. Поедешь в землю Хушшар. Выберешь мужа. Родишь ребенка. А потом, если захочешь, уходи. Не захочешь – оставайся. У нас воины на подбор. Такой породой, как твоя, разбрасываться нельзя.
– Да как ты смеешь? – попыталась она вскочить.
– Мы тебя взяли, не ты нас. Другие тебя и спрашивать не стали бы поди. Как думаешь? – не поднимая глаз, спросил.
– Я воин!
– Ты поляница. А воин что? Тьфу. А ты дите родить должна. Убить всякий сможет. Дело дурное. А вот родить… Ты много воинов знаешь, что родить могут? – остро глянул на нее. Она не отвела взгляд. Сцепились. Долго ломали друг друга. Девушка сдалась первой. – Вот то-то. Нашла чем гордиться. Воин!
Я с удивлением смотрел на этого молодого, в сущности, человека, пораженный такой странной для народа-воина философией. И вспомнил Оки. «Сам пусть идет, а жеребятки в нашем табуне бегать станут». Мудр народ, не боящийся освежать свою кровь новой. А кто воина вырастит, если отец в походах? Мать. Гордая, смелая, сильная.
Вот это я и высказал. Теперь с удивлением смотрели на меня. Уел я их. Но засмущался и заснул.
А утром, когда уже все определились, кто куда идет, ко мне подошел Калман с тем самым молодым Хушшар, что из боя чистеньким вышел.
– Тут, старший, вот какое дело, – смущенно начал командир. Помолчал. Глубоко вздохнул. И как в омут головой: – Девку ты по голове бил?
– Ну я.
– Нож ей ты в голову бросил, – уже утвердительно.
– Да, – не понимая, куда он клонит, ответил я.
– А почто не убил?
– Не хотел.
– О, – обрадовался Калман, – значит, ты ей теперь родитель.
От такой мощной логики я обалдел:
– Как это?
– Жизнь взять мог?
– Мог.
– Не взял?
– Не взял.
– Подарил, значит.
– Ну в общем-то так получается.
– А кто ж как не родитель человеку жизнь дарит?
Очень мило.
– Согласен, буду родителем. Что надо?
– Вот, – хлопнул Калман по плечу паренька. – Жениться хочет на дочке, на твоей.
Я почувствовал, как крыша моя начинает, ну если не ехать, то разогревать мотор точно. У меня есть две дочери, но до них, к сожалению, добраться еще надо.
– На какой?
– Как ее зовут-то? – зачем-то шепотом спросил Калман.
– Салтен, – тоже шепотом ответил женишок.
