Нашелся такой, понимаешь, знаток подземелий. Мне ведь, кроме Новоафонской пещеры, никаких подземелий посещать не приходилось. А тут вот возжелал повыпендриваться.
– Под землей, – подтвердил Саукарон. – Живность здесь странная, но до мяса весьма охочая. Особенно до такого нежного, как твое.
Я прямо аж обиделся. Но не счел сложившуюся ситуацию удачной для выяснения отношений. Действительно, идешь под горой, так сказать, под охраной и споришь с ее начальником. Толкнут не в тот коридор, и будешь в темноте до скончания века бродить. Да в общем и мрачные, закованные в доспехи фигуры моих бодигардов к особой разговорчивости не располагали. Не та аудитория для дискуссии.
Но насчет темноты я бессовестно сбрехнул. Мне вот следующий момент непонятен. Произведения подавляющего большинства светил российской фэнтези я попрочитал и везде наталкивался на любопытнейшую идею. Все отцы-наставники вполне допускают факт существования серьезнейших технологических различий в регионально замкнутом социуме. То есть тут тебе и шашки-палицы, с одной стороны, компьютеры-телевизоры – с другой. То есть теоретически к встрече с подобной ситуацией готов я был. И все-таки, столкнувшись с электрическим освещением, во всяком случае, с чем-то на него чрезвычайно похожим, причем включающимся явно от системы фотоэлементов, основательно обалдел. Да-да, вы совершенно правы, на потолке гладкого, не вытесанного, а похоже, выжженного туннеля, настолько гладкими казались его стены, на равном расстоянии друг от друга закреплены были цилиндрообразные клеточки со стеклянными колбами внутри. И колбы эти загорались за пять шагов до подхода нашей процессии, а затем гасли. В младости на учениях по гражданской обороне не присутствовали? Ну очень похоже. Вот только не смейтесь, но в колбах, казалось, кто-то сидел. Маленький такой, и почему-то думалось, жутко веселый. Бодигарды угрюмо зыркали по сторонам, а я все пытался разглядеть того, кто сидит внутри. Наверное, поэтому углядел непорядок и заорал:
– Берегись!
Надо было мне в эти подземелья лезть. Хоть и чухал я по мерзкому ручеечку часа три, но хоть паскудностей там подобных не наблюдал.
В потолке вдруг проплавилась дыра, в которой появилась башка, чрезвычайно похожая на мой шлем.
– Вот ты какой, олень северный, – успел я обрадоваться, как башка распахнула пасть, из которой выстрелила вторая, поменьше, и вцепилась в осветительный цилиндр. Рывок, другой, и решетка с хрустом стала поддаваться. Я остолбенело смотрел на разворачивающиеся события, когда один из охранявших меня оперся на подставленные ладони другого, высоко подпрыгнул и ухватил толстую шею твари. Потом прижав ее к себе, как любимого плюшевого медвежонка, с грохотом обрушился на пол. Змеюка была невероятно красива. С кожи пылающего разными оттенками алого цвета, казалось, сыпались искры. Она выглядела прозрачной, плывущей. Зрелище завораживало.
Оно завораживало меня ровно до тех пор, пока этот невероятно длинный мускул, истерично изогнувшись, не шарахнул вашего покорного слугу так радостно, что звон от столкновения моего шлема со стеной еще долго гулял по коридору. А вот в голове моей он грохотал еще дольше.
За время, пока я сползал на пол, подземные крепыши облепили змеюку, как муравьи гусеницу. А вот зверюга была тупа на редкость. Вместо того чтобы попытаться скрыться, она безуспешно пыталась проглотить светильник. Жадность, как известно, грех. Очевидно, исходя именно из этого постулата рудокопы прижали башку пожароопасной рептилии к полу и прихватили ее толстой стальной веревкой с двумя петлями, в которые Саукарон немедленно вколотил два солидных костыля. С мое запястье толщиной. Каждый – с пары ударов.
Зверюге это наконец не понравилось, и она, выплюнув-таки светильник, попыталась освободиться. Но поздно. Два рудокопа прижали рядом с хомутом странный лом, треугольный в сечении. А Саукарон еще один, такой же кряжистый, дядька принялись колотить по нему своими страшными молоточками. Саугрим был совершенно прав. Не такая уж она и неуязвимая, эта кожа. Ударов с двадцати отвалили голову зверюге. Та дергалась, конечно, только рудокопы очень тяжелые попались. Не отпустили.
Измерили добычу. Восемь шагов в ней оказалось. А толщиной в коровью ляжку.
Я, похлопывая по одежде, пытался сплясать какое-то подобие гопака. Отнюдь не с целью демонстрации радости от победы над пресмыкающимся, а потому как те самые искорки, что, казалось, скатывались с кожи огнистого змея, отнюдь не мерещились, а были вполне материальны. А поскольку шинельку я до конца в подземелье застегавать не стал, часть мне за пазуху и закатилась. Очень оригинальные ощущения.
Вдобавок ко всему меня вдруг так приложили по плечу, что мой барельеф вполне мог остаться на противоположной стене.
– Ты принес нам удачу, чужак, – пророкотал Саукарон. И ласково так добавил: – Такой крупный огнистый змей.
– И он первый заметил добычу, медер, – проскрежетал другой подземный житель, так и не поднявший забрала. Судя по очень длинным седым усам, висящим из-под шлема, совсем не молодой.
– Теперь тебе не отвертеться от награды, – загрохотал первый собеседник и опять шарахнул меня по спине.
– Слушайте, – с трудом переводя дыхание, поинтересовался я, – а вам ваш раненый соплеменник больше не нужен? Так мы его себе заберем.
Саукарон что-то скрежетнул, трое остались разделывать добычу, а остальные, снова взяв меня в коробочку, дружно ломанулись вперед.
– Куда? – возмущенно пропищало с пола.
Скандальный рудокоп так и замер с задранной ногой.
– Совсем стыд потеряли, камнееды огромные, – продолжало нечто тоненько бушевать с пола, – дом образина эта сорвала, вся мастерская в кучу. И ни извинений тебе, ни вежества положенного.
– Так гость у нас, – смущенно пробасил Саукарон. – Брата нашего пораненного привез.
– Тем более, – непримиримо раздалось снизу, – зачем гостю о вас как о невежах думать? – И вдруг обеспокоенно: – Какого брата?
– Саугрима.
