– Нет, – отчеканил Забелин так, что Бурдюк побагровел. – Я здесь не вижу ровным счетом ничего, кроме того, что вы всячески оскорбляете вашего подчиненного. Ведь он подчиненный ваш? Подчиненный, я вас спрашиваю?!
– Подчиненный… – прошелестел уничтоженный Бурдюк.
– Ну вот. У нас за такие дела сразу – к стенке. Понятно?
– По… Понятно…
– То-то же. А теперь… – Павел зачем-то обвел строгим оком соратников. – Теперь нам необходимо пообедать. Обеспечьте! – И своим: – Пойдемте!
После чего, не дожидаясь прочих, тронулся на выход. И все четверо молча, с неприступными лицами прошли мимо как громом пораженного Бурдюка.
– Пойдемте, – мягко сказал Павел Кирпичу, беря его за локоть.
Кирпич просиял, суетливо побежал впереди, железный ящик на спине запрыгал. Егор увидел, что к ящику приделана скрученная в кольца гофрированная кишка. «Огнемет», – подумал он.
А Бурдюк засуетился, закрутился вьюном, подбежал к Павлу. Тот уже начал спускаться по лестнице.
– Мы это сейчас… – Бурдюк кинулся вперед, шумно затопал башмаками. – У нас кухня тут… Сейчас… Сию секунду сделаем! Я сам лично!..
– Лично, под персональную ответственность, – согласился Забелин. – И поживее!
– Да, да! Так точно!
И по лестнице припустил стрелой – только его и видели.
– Мощно ты с ним, – сказал негромко Егор Павлу.
– Психология, – так же вполголоса отозвался тот. – С такими надо только так. Это я уж на службе усвоил. Они, если с ними по-хорошему, принимают доброту за слабость, а порядочность за глупость, и на шею садятся. А раком его поставишь – уважать будет… Ты с ним, если что, тоже не стесняйся. Такие все стерпят.
Они вышли на улицу и невольно сощурились от бьющего в глаза солнца. Парадное выходило на солнечную сторону.
Впрочем, как и та, эта сторона являла собою дымящиеся, кое-где догорающие развалины. Когда глаза привыкли к слепящему свету, Егор разглядел людей – и суетящихся, бегающих за чем-то туда-сюда, и сидящих вокруг больших котлов, исходивших сытным, солидным паром. Эти сидящие поочередно, с неторопливой мужицкой основательностью зачерпывали ложками густое, жирное варево; бережно, ковшиком держа свободную руку под ложкой, отправляли похлебку в рот, глотали, причмокивали.
Эта неспешность военно-полевого обеда выглядела очень уж вкусно. Егор сразу же почувствовал волчий аппетит, рот вмиг наполнился слюной.
– Послушайте… – обратился он к Кирпичу, но осекся.
Взгляд его случайно упал влево, и Княженцев увидел нечто.
Оно было совсем обыденным в этой обстановке. Но от этого было не менее страшным.
Там лежали мертвые. Сваленные в небрежную кучу.
– А… – против воли вырвалось у Егора.
Кирпич с готовностью повернулся.
– А, это, – легко сказал он. – Мертвяки. Наши. Их сюда стащили. Хоронить будут. А ихних… – Он махнул рукой и дребезжаще рассмеялся: – Ихние так падлом и валяются!
Аркадия передернуло от этих слов.
– Валяются! – воскликнул он. – А вы… – Здесь он сдержал себя и сказал так: – От этого болезни могут быть. Трупы ведь разлагаются, заражают местность. И потом… там же не только враги ваши, но и мирные жители, наверное. Так ведь?
Лицо Кирпича мгновенно стало печальным, соболезнующим.
– Так, так, – закивал он… Вздохнул: – Мирные, да… Побито много. Ужасть сколько! Но все тот гад, Чухонин! Он первый начал. Слыхали про него?
Пришельцы переглянулись.
– Мы сейчас больше обед хотим услышать, – нашелся Егор.
– А, это да! – Кирпич засуетился, забрякало железо за спиной. – Это уж наш Григорий Петров сделает, это он может. Вон туда пожалуйте. В тенек. Там прохладно… – он побежал вперед, обеспечивать стол. – Эй, ребята! – завопил фальцетом. – Юго-восточные к нам! Глядите! С нами будут!..
– Вот черт побери, – пробормотал Княженцев. – Почему мы у них – юго- восточные?
Он спросил об этом вроде бы Юру, и тот плечами пожал в ответ. Он вообще теперь казался каким-то потерянным, притих и прятал взгляд… Чуть погодя заговорил Беркутов:
– Узнаем…
А все вокруг, после того как Кирпич побежал и издал торжествующий клич, застыли, как в игре «замри – умри – воскресни». Бегающие остановились, обедающие окаменели с ложками в руках. И все смотрели круглыми глазами на пятерых идущих, прямо-таки пожирали их взорами, в которых легко читалось изумление, граничащее с суеверным страхом – так, наверное, положено смотреть на сверхлюдей, на титанов… на худой конец, на чемпионов во всех возможных видах боевых единоборств.
– Делайте морды посерьезнее, – не разжимая губ, шепнул спутникам Павел.
Егор старательно насупился, а каковы уж рожи сделались у остальных, не видел.
Вдоль странным образом уцелевшей высокой кирпичной стены действительно было тенисто и прохладно – и это было хорошо после солнцепека, на котором все успели малость взмокнуть.
Бурдюк, надо отдать ему должное, в самом деле распорядился оперативно. Зычный голос зазвучал, размахивающая руками пятнистая фигура замельтешила невдалеке – и через несколько секунд четыре молодых парня приволокли невесть откуда побитый письменный стол. Следом еще трое, такие же испуганные и пыхтящие от усердия, явили пять самых разнокалиберных и невероятных стульев: один гнутый венский со сломанной спинкой, два вроде бы школьных, из железных трубок и фанеры, одну грубую табуретку и один полумягкий, канцелярский, с потертым кожаным сиденьем.
Все это, суетясь и спотыкаясь, расставили. Бурдюк мелким бесом крутился вокруг:
– Вот-с, чем, как говорится, богаты, тем и рады, хе-хе… Сейчас обед будет! Правда, также не обессудьте… военные условия-с…
– Ничего, – холодно обронил Павел и сел на венский стул. – Хлеб есть?
– Черный, – сугубо опечалился Бурдюк. – Ржаной! Другого хлеба, увы, в наличии не имеется.
– Ничего, – повторил Павел снисходительнее. – Сгодится и ржаной. Извольте побыстрей!
Второразрядный начальник счастливо затрепетал.
– Есть! – рявкнул страшным шепотом и кинулся со всех ног исполнять.
Егор только хмыкнул.
– Ну, народец, – сказал он и тоже сел, на табурет, стряхнул автомат с плеча.
Фу ты, как здорово, оказывается – сесть, скинуть тяжесть, вытянуть ноги!.. Княженцев блаженно улыбнулся.
