власть имущих «они».
— Вы когда-нибудь вступали в контакте манихеями? —сменил тему Индрик.
— Нет, никогда! Что вы! — отвечал Дастур и в его глазах сверкнул неподдельный священный ужас. Так истово верующие жители Большого Мурома говорят о Нечистом.
— Во-первых, это строжайше запрещено. А во-вторых... это ведь не вполне люди. Возможно даже, совсем не люди, — трезво заметил более рассудительный Рассам.
— И все-таки. Может быть, случайно... Мало ли, как бывает в жизни?
— Нет.
— Считается, что конкордианские ученые часто перебегали к манихеям. Насколько много ваших коллег присоединилось к этому... скажем так... движению на вашей памяти?
Рассам запустил пятерню в свою коричневую с сединой бороду и задумался — как видно, этого вопроса он совсем не ожидал, брать же цифру «с потолка» ему не позволяла научная добросовестность.
— За те двадцать пять лет, что я работаю здесь, — наконец сказал он, — к манихеям бежали не более тридцати человек. Это были молодые, горячие сердца. Лишь четверо из них действительно жаждали Знания. Остальные, я уверен, никогда бы не пошли на побег, если бы условия у нас были более... гуманными,
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду жизнь в ее самых простых проявлениях... — вздохнул Рассам. — Низкие материи. Но, к сожалению, существенные, — добавил он стыдливо. — Нам всегда платили очень мало. Но главное — нас слишком мало уважали...
— Что же стало с этими смельчаками?
— Шестеро из них погибли. Об этом можно говорить с уверенностью, поскольку тела их были впоследствии обнаружены солдатами.
— Вы что-нибудь знаете о дальнейшей судьбе тех, кому все-таки удалось присоединиться к еретикам?
— Нет. Ничего.
Я не мог понять, зачем Иван Денисович расспрашивает о перебежчиках столь подробно. На мой взгляд, тема была второстепенной. Какое нам сейчас дело до психов, тем более конкордианских? В моей голове теснились более, как мне представлялось, насущные вопросы. Например: «Остались ли на планете лагеря с военнопленными Объединенных Наций?» или «Что за чертовщина творится в небе над Карнизом?»
Но я вежливо помалкивал, ожидая, пока Иван Денисович удовлетворит свое любопытство.
Насчет лагерей ни Рассам, ни Дастур ничего оригинального не сказали. А вот ответ насчет Дуная и чертовщины с облаками меня успокоил.
— В это время года в небе над Апаошей всегда неспокойно, — сказал Рассам. — И к неспецифическому движению планеты, которую вы называете Дунаем, это не имеет никакого отношения...
— Как вы считаете, столкновение планет исключено?
— Со всех точек зрения исключено! — хором ответили гости.
— Что ж, до отбоя осталось две минуты. Нам всем, и вам тоже, дорогие гости, пора спать, — неожиданно сказал Иван Денисович. — Мы непременно продолжим наш во всех отношениях содержательный разговор после завтрака...
Пожелав друг другу спокойной ночи, мы с Таней отправились по своим эллингам. Клоны поступили на попечение к Тимуру и его команде (не зря ждали!). А вот Иван Денисович направился, конечно же, к узлу связи, докладывать начальству.
«И почему я не удивлен?» — наверняка сказал бы по этому поводу герой моего приватного жизненного эпоса капитан-лейтенант Меркулов.
Стоило в нашем лагере появиться Дастуру и Рассаму, как военные советы или, как предпочитал выражаться Индрик, «ответственные совещания» пошли косяком.
«Осназ Двинского» совещался промеж себя, осмысляя свалившееся буквально с неба научное богатство.
«Осназ Двинского» совещался с осназом Свасьяна.
Свасьян совещался с Колесниковым, прилетевшим ради такого случая из Гургсара, а Колесников — с Велиничем, в свою очередь, ради такого случая прилетевшим с орбиты, где дежурил его «Ксенофонт».
И, наконец, Индрик совещался с Колесниковым и Свасьяном в присутствии третьих лиц.
Одним из этих лиц был ваш покорный слуга — Таню, как и прочих светил науки, на этот совет не допустили. Исключение сделали — почему-то — только для отца Василия.
Вся эта лихорадка пререкрестного общения, признаться, напоминала старинную немецкую порнографию, основанную, как известно, на принципах занимательной комбинаторики. Если в помещении находятся А, Б и В, то зритель просто обязан насладиться комбинациями «АБ», «АВ», «АБВ» и «АБВ плюс еще одна, случайно ошибшаяся гостиничным номером, буква алфавита».
Не знаю, что там было на других толковищах, но на этом страсти просто кипели.
— Мне кажется, теперь, когда мы изучили материалы, переданные нашими клонскими... источниками... картина происходящего наконец-то прояснилась! — произнес Демьян Феофанович Колесников, промакивая платком пот на порозовевшем от мыслительной натуги лице. — И меня, как человека, привыкшего к полной ясности, это обстоятельство несказанно радует.
— Вот как? Прояснилась? — озадаченно наморщил лоб Индрик. Его ясные глаза выражали искреннее недоумение. — У меня же сложилось полностью обратное впечатление.
— Обратное? Впечатление? Я не вполне понимаю вас, Иван Денисович.
— Разумеется, я поясню. Но вначале я хотел бы услышать, какого рода «ясность» имеете в виду вы. Знаете, в Древней Индии существовала развитая культура публичных споров. Индийские спорщики перед началом дебатов обязаны были как можно детальнее пересказать третьему лицу точку зрения друг друга. И только после того, как каждая сторона признавала, что оппонент правильно, понимает ее позицию и спорит именно с ней, а не сосвоими домыслами и предубеждениями, спор считался открытым.
— Не знаю, что там в Древней Индии... Не мое это совсем... — проворчал Колесников, не скрывая своего раздражения. — Но, по-моему, все просто, как ноги в тазу. Если инструментальная разведка подтвердит данные о местонахождении и конфигурации основной базы манихеев, Колодца Отверженных, можно будет считать, что наша экспедиция близится если и не к завершению, то, так сказать, к своей... кульминации. К апофеозу.
— Апофеозу?
— То есть, выражаясь предметно, к полному уничтожению самой активной части манихейских выродков вместе с лидером секты. Я полагаю, мы обладаем достаточными военными ресурсами для того, чтобы решить эту задачу, — отчеканил Колесников.
— Не уверен, что военные специалисты с вами согласятся — насчет достаточности наших ресурсов. — Индрик красноречиво посмотрел на подполковника Свасьяна, который, заложив ногу за ногу, с самым невинным видом глядел в едва заметно вибрирующий потолок штабного эллинга. Не иначе как думал о чем-то абсолютно постороннем — о таинстве рыбной ловли на утренней зорьке или о приготовлении настоящих сибирских пельменей.
После реплики Индрика Свасьян, конечно, встрепенулся. Но с характерным для мечтателей запозданием.
— Отчего же... Вариант, который, как я понял, хочет предложить Демьян Феофанович, мне нравится. И если сделать все как следует... без слюнтяйства... я буду только «за»!
— В таком случае следующий мой вопрос прост и незамысловат, как мечтания московского подростка: какой именно вариант собирается предложить Демьян Феофанович? Насколько я понимаю, я один из всех пока еще не в курсе. — Индрик саркастически улыбнулся.
Я тоже был не в курсе. Но промолчал, осознавая, что, говоря «все», Индрик меня скорее всего в расчет не принимал как величину пренебрежимо малую.
— Вариант жесткий... И незамысловатый... Я сказал бы, славянский вариант. Потому что он очень в духе наших великих пращуров... — насупив брови, изрек Колесников. — Я предлагаю накрыть Вохура и его выродков, засевших в Колодце Отверженных, ракетами «Шпиль» с калифорниевыми боевыми частями.
