И от второго ушел, чудом.
Ракеты, ловко корректируя курсы в погоне за нашими штопорящими машинами, выписывали в воздухе дымчатые вензеля.
От третьего залпа — не ушел.
Один из таких вензелей оборвался взрывом по левому борту Град убойных элементов разворотил носовые аэродинамические плоскости, группу маневровых дюз, изрешетил пилотскую кабину.
Меня спасло великолепное бронирование скафандра «Гранит-2». Иначе я был бы убит на месте.
Но и так у меня оставались все шансы лечь в местный песочек. А не хотелось.
Связь на передачу не работала. В кабине ревел смерч. Где-то за спиной занимался пожар.
В придачу ко всему вышла из строя система аэродинамической компенсации. Истребитель так раскачало по тангажу, что под угрозой неуправляемого штопора пришлось сразу же выключить защитное поле.
— Тор-100, Тор-100, батарею засекли. Нацеливаю ближайшую ударную группу. Доложите обстановку.
— Здесь... Тор... — из горла Бабакулова вырывалось страшное клокотание. — Прощай, Жагров.
— Говорит Ястреб-4, — это отозвался один из наших молодых. — Ушел на предельно малую. Разрешите атаковать батарею.
— Доложи, что с остальными.
— Не вижу... Нет, один есть! Горит, идет к земле! .
— Спокойно. Если силовая и планер целы, уходи оттуда на Хордад. Если имеешь повреждения — попробуй дотянуть до Керсаспа-Центрального. Летное поле под обстрелом, но сесть сможешь. Либо катапультируешься.
— Хорошо... Хорошо... Я попробую.
— Не «попробую», а «так точно».
— Хоро... Так точно!.. Извините.
Но где же остальные?! Где Цапко? Где молодежь?
Покончив с воспитанием Ястреба-4, Жагров принялся за всех нас, бесследно исчезнувших из эфира:
— Тор-100, отзовитесь! Лепаж, Барбус, Ястреб-2, Ястреб-3, Ястреб-5, доклад!
Эскадрилья погибла? Так просто?
— Лепаж, доклад! Лепаж, Барбус, немедленно отзовитесь! — надрывался Жагров.
Катапультироваться не получилось.
Полсотни километров до Керсаспа-Центрального дались мне тяжелее, чем вся война и весь Глагол.
«Дюрандаль» горел, как факел. Я считал секунды до того момента, когда изволят взорваться баллоны с воздухом.
Или что-нибудь еще.
Когда машина уже катилась по полосе, взрыв все-таки прогремел.
Остаток посадочного пробега я проделал в закрутившемся огненным волчком обломке носовой части.
Я лежал на боку, вокруг меня плясали языки огня, в единственном уцелевшем встроенном патроне заканчивался воздух. Температура внутри скафандра приближалась к шестидесяти градусам.
Двигаться я практически не мог, потому что сервоприводы «Гранита» все-таки не выдержали последнего испытания. К тому же я был прикован фиксаторами к искореженному пилотскому креслу.
Меня залили пиродепрессантом и вырвали из раскаленной носовой части вместе с креслом при помощи танка.
Спасибо ребятам из 4-й Новогеоргиевской танковой дивизии, век их помнить буду.
Уложили на землю, выковыряли из дымящегося скафандра.
— Ну, парень, ты даешь... Не родись красивым, а родись счастливым, — сказал, мне танкист, один из авторов моего спасения. — У меня такие фотки от твоей посадки остались, дома покажу — закачаются! Адресок части оставь, пришлю.
— Нужны ему сейчас твои фотки, — рассудительно заметил второй. — Слышь, лейтенант, ты ранен?
— Не знаю.
— Значит, нет. Воды хочешь?
— Ага, — выдавил я.
Приняв флягу, я бессовестно выдул все содержимое и только потом спохватился:
— Извини, друг... Не думал, что так мало...
Танкист расхохотался.
— Фляга полная была! Литр!
Его товарищи по экипажу тоже рассмеялись.
— Ты откуда будешь-то, водохлеб?
— Второе гвардейское авиакрыло... Мужики, мне срочно надо к ближайшему флотскому начальнику.
— Садись на броню, довезем. Тут лучше на своих двоих пока не ходить. Где-то автономные снайперки рассованы, не все еще вычистили.
— Только вы сразу свяжитесь со своим комбатом, пусть передаст наверх, в оперштаб, следующую информацию. На вынужденную пришел Пушкин из эскадрильи и-два-девятнадцать. Несколько машин эскадрильи сбиты в квадрате ка-эс-пять-шестнадцать. Нужны спасатели... Кстати, а у вас вертушек нет, случайно?
— Теперь есть, целый полк. А ты правда Пушкин? Или это позывной?
— Правда Пушкин... Может, ваш комбат сам с вертушками поможет? Там мои друзья, сбитые, понимаешь?
— Попробуем. Квадрат повтори, поэт...
Их танк, Т-12, был оборудован кустарным бронекузовом для перевозки лежачих раненых. По всему было видно, что машина принадлежит легендарной дивизии полковника Святцева, которая несколько месяцев, в полной изоляции, сражалась с клонами на Грозном. В таких боях техника часто теряет часть штатного оборудования, зато обрастает кустарными приспособлениями и нечаянными трофеями, которые в армии именуют приладами и приблудами.
Вот бронекузов, в котором меня перевозили, являлся типичной приладой. А приблудой... приблудой, пожалуй, в данной ситуации служил мой закопченный скафандр. Хозяйственные танкисты решили прихватить его с собой и, чтобы не напрягаться с погрузкой, потащили на буксире.
Довезли с ветерком. Я решил серьезно отнестись к опасности со стороны автономных снайперских винтовок и за броню не высовывался.
Ехал лежа на спине и глядя в небо. «Сияние» погасло и теперь бесцветные небеса оживлялись только суетой наших флуггеров да громадными столбами дыма. Черного, серого, белого, сизого, соломенно- желтого, рыжего, охряного...
Горели рухнувшие единицы флота.
Чадила клонская техника.
И, конечно, пылал по периметру весь главный плацдарм высадки. Рукотворный океан огня, в который погрузилась сплошная зона разрушений вокруг космодрома Керсасп-Центральный, и был залогом успеха десантной операции.
Цитадель «Крепости Керсасп» была сокрушена. Под воздушно-космическими ударами погибли тысячи конкордианских солдат, но главное — удалось осуществить полную изоляцию плацдарма. Многочисленные клонские «пожарные команды», то есть бронетанковые и механизированные боевые группы, рассредоточенные по отдельным узлам сопротивления в районах добычи и переработки люксогена, не смогли оперативно прийти на выручку космодрому Керсасп-Центральный.
Но сражение еще не кончилось. В те самые минуты, когда танкисты заливали меня пиродепрессантом, конкордианский флот готовился к внезапному и, как надеялись его адмиралы во главе с одиозным
