Фанес. Но история с проваленным дворцовым переворотом случилась, как понимаете, впоследствии. А в год, когда моя бедная дурочка согрешила, он еще был вполне здоров, молодцеват и при титуле. Так вот, заупрямилась доченька, от плода избавляться не захотела категорически. А родами скончалась…
– Соболезную, – тихо сказал Иван.
– Спасибо, – кивнула архэвисса. Посмотрела на него пристально и спросила: – Признайтесь-ка, Иван. Только искренне. Я вас, часом, не утомила? Душещипательные старушечьи воспоминания и так далее…
– Нет, что вы, вовсе не утомили. Мне интересно. То есть…
Иван, вдруг осознав, чту именно произнес, страшно смутился. «Мне интересно!» Экий ты, братец, оказывается, любитель смаковать интимные подробности! Он промямлил:
– То есть, не то чтобы интересно, а… – тут он окончательно запутался и умолк, угрюмо сопя.
Люция похлопала его ободряюще по руке.
– Ну-ну, не переживайте, я поняла. Могу излагать дальше, ничего не тая, вы будете внимательны, как микродаймон линзы, и молчаливы, как камень героона[6]. Что мне и требуется, признаю. Давно требуется. А поскольку я эмансипэ и отчаянная атеистка, то такая роскошь, как исповедь – в храме ли, собственному духовнику ли – мне совершенно недоступна. Словом, назначаетесь, Иван, моей жилеткой для слез, – шутливым тоном распорядилась она. – А я немедленно возобновляю рыдания. В конце концов, от мальчишек я отделалась точно так же, как от их матери. Услала, едва появилась возможность, в прославленный Киликийский морской и кадетский корпус. С понятной перспективой встречаться в дальнейшем максимально редко. Дядек им строгих определила, все честь по чести. Спохватилась, когда у мальчиков уж пушок на губе проклюнулся. И то – знаете, почему? Потому что оба в ультимативной форме отказались возвращаться в казармы после очередной побывки. Я, конечно, рассвирепела, безобразно наорала на них, приказала силой посадить на поезд и успокоилась. Представила, что проблема решена. Не тут-то было! С поезда они преотлично удрали. Подсыпали дядькам снотворного в кофе. Вернулись оба в Арин. Да ни один не ко мне. Валентин к торгашу этому сладострастному – и где только снюхаться успели? – а Виктор на вокзал. Его-то я постепенно приручила… Но вас, как я понимаю, интересует как раз Валентин?
– Не он. Дем Тростин, лавочник, – сказал Иван.
И внезапно, удивляясь сам себе, рассказал единым духом всю непонятную историю с белобронзовыми фламбергами, фехтовальщиком-минотавром, оружейником Логуном, его молодой женой и злосчастным, но, по-видимому, могущественным гиссервом Лео, твердым держателем Ножа Вешнего.
– Так в чем загвоздка? Давайте, я попросту расстрою сегодняшний праздник, и вся недолга! – предложила Люция азартно. – Средств и влияния у меня на это хватит, будьте уверены. Попутно прищучим растлителя. У меня на него, сами понимаете, давнишний зуб, и предлинный!.. Ну, все равно, что бивень мамонта.
– Мне бы не хотелось доводить до крайностей, – рискуя поссориться с зубастой бабулей непутевых близнецов, воспротивился Иван. – Во-первых, Лео, может статься, вовсе ни при чем. В моем деле, – уточнил он. – Поэтому мне непременно надлежит переговорить с ним лично. Ведь если он виноват, то отмена лаймитских гуляний все равно ничего не изменит. В лучшем случае отодвинет время нового покушения, да и то не наверняка. Если Лео невинен – тем более бессмысленно. Во-вторых, пострадают лимонады, которые вообще ничем перед нами не провинились. И, в- третьих… А вдруг на самом деле явится сегодня этот их лучезарный божок с полным лукошком благодати? Нет, ну вы подумайте – первосортное благо из самой сердцевины мира! Для вас, для ваших внуков и ваших мандариновых плантаций. Для почтенных аринцев и правоверных лаймитов. Кому от этого станет худо? И вообще, – заключил он, – я убежден: всего надежней действовать не скоропалительно да наобум, а соответственно обстоятельствам. Чтобы не напортачить.
– Значит, предлагаете руководствоваться священным принципом врачей: «Главное не навреди»?
– Именно так.
– Хорошо, уговорили, – блеснула глазами Люция. – В конце концов, кто помешает мне накрутить хвост этому вечно юному гиссерву чуточку позже?
Иван с удивлением подметил, что совсем уже перестал обращать внимание на ее внешность. Привык и даже как будто стал находить в ведьмовских чертах какой-то особый шарм. Впрочем, иначе и быть не могло – старуха ему неимоверно понравилась.
Архэвисса взмахом хлыстика подозвала недвижимо стоящего поодаль безымянного. Изменившимся голосом, глядя подчеркнуто мимо, приказала:
– Эва Виктора поторопить, сказав, что в противном случае он рискует пропустить ужин. Упомянуть, что будет ужин максимально кратким, ждать я никого не намерена. Распорядиться подавать на стол. И сию минуту велеть запрягать Мегеру! Коляска – загородная. Да живо там!
Последняя фраза была явно лишней. Вышколенный слуга улетучился скорей, чем ноктис, попавший под заревой солнечный луч. Люция довольно усмехнулась и спросила, чрезвычайно ли она похожа на жестокую рабовладелицу. Иван в тон ей сказал:
– Да сударыня, изрядно. Однако ж, прогрессистка все равно видна.
Люция в голос расхохоталась.
Мегера была черна, как вороново крыло, высока в холке и, по- видимому, очень зла. Она храпела, трясла головой и казала зубы – почище иной собаки. Люция предупредила имяхранителя, что кобыла абсолютно не выносит незнакомцев, и потому следует держаться от нее на расстоянии. Могла бы не предупреждать. Ивану казалось, он и без того видит пылающие над конским крупом письмена, обращенные лично к нему: «Если жизнь дорога – не приближайся!».
«Ну, прямо-таки анекдотично, – думал он, влезая в коляску и косясь на лошадь (которая также косилась на него, причем крайне неодобрительно), – и эта ведь туда же! Что за напасть? Одни только поезда меня кое-как выносят. Проклят я, что ли? Демоном каким-нибудь взнуздан и оседлан? Не-ет, дайте закончить с этим делом, ей же ей наведаюсь к экзорцисту!»
Втроем в бричке было тесновато. Она была рассчитана на одного, много двух седоков средних габаритов. Видимо, архэвисса привыкла обходиться в поездках без спутников. Поместились так: она за вожжами, посредине; мужчины по краям. Иван сидел слева, и в один бок ему упирался кожаный валик подлокотника, а в другой – твердое угловатое железо: воинственная старушка прихватила в дорогу старинный двуствольный пистоль. Пружинный пистоль был заряжен и стоял на предохранительном взводе; длинные стволы начинены стрелками с парализующим составом на остриях. Приходилось надеяться, что древние внутренности оружия не износились до последней степени. И на то еще, что где-нибудь на кочке пистоль вдруг не выплюнет в бедро Ивану жало, способное утихомирить в мгновение ока медведя-шатуна. Впрочем, приключиться с ними могло всякое, и терять
Дорога, мощеная в шахматном порядке красным и серым булыжником, шла меж рядов старых деревьев. Кроны смыкались сплошным пологом, и там, среди листвы, бурлила жизнь. Носились во множестве блестящие жуки, шныряли какие-то проворные твари. Не то птицы, не то зверьки, не то древесные змейки и ящерицы, а скорей. все вместе. Кто-то невидимый и, судя по могучести глотки, довольно крупный, пронзительно верещал над самой головой. Звук перемещался – крикун сопровождал коляску, не отставая.
Вик с жаром уговаривал бабушку остановиться и пальнуть из пистоля «на голос». Ну, хоть ради острастки, надоел этот крикун уже до последнего предела. Люция не