кто команду дал, тому и отменять. Ну, либо чину, еще более высоко стоящему. А про тебя мне ничего не было говорено… – Он враз осип: Люция надавила сильнее. – Пусть я не при службе давно, однако, принципы блюду. Через то и уважаем до сих пор. Не гневайся.
– Вот же кремень старик! – усмехнулась одобрительно Люция, отымая стволы. – Горг с тобой. Веди на лучшие места. Да смотри, чтобы с них доподлинно все видно было! Не одни затылки лимонадов.
– Не изволь сомневаться. Все увидишь, все услышишь, ничего не пропустишь. Я там заранее велел подмости соорудить. Прямо сердце чуяло, что ты, матушка, пожалуешь… А ты, облом, оружие-то убери, – буркнул он Ивану. – Размахался! Это без допуска-то, значит. Твое счастье, что я на пенсионе нынче.
Сумку искать было недосуг. Иван, недолго думая, обернул мечи курткой и взял под мышку.
Лаймиты выжидали, когда солнце опустится за горизонт полностью.
– «И вот последний луч светила угас. Темнота прыгнула, как волчица», – продекламировал выразительно Вик и засмеялся. Архэвисса покосилась на него с осуждением.
Фонари загорелись ярче, свет под блюдом с фруктами в центре капища полыхнул с новой силой. Гиссерв Лео, пристав на цыпочки, вскинул руку с Ножом Вешним к небу. Валентин, преклонив колено, опустил свой клеванг к земле. Лимонады разом выдохнули протяжное «о-о!» и торопливо сбросили одежды, оставшись в одних только оранжевых панталончиках. Среди них обнаружилось великое множество очень, ну просто чрезвычайно хорошеньких женщин, и Иван не сумел удержаться: подался вперед, пожирая глазами обворожительные фигурки. Вик довольно цокнул языком. Люция невозмутимо поводила лорнетом: стройных молодых мужчин тоже хватало. Вообще, в подавляющем большинстве лимонады были молоды и красивы. И все улыбались. Многие из мужчин оказались возбуждены – узкие эластичные панталончики скрыть того не могли никак. Необходимость для ритуала всеобщей любви воспринималась лимонадами буквально.
А вот Лео был явно не в себе. Произнеся короткую и довольно вялую речь о наступлении долгожданного и радостного часа, он принялся словно бы нехотя исполнять обряд. Брал с блюда фрукты, рассекал надвое и передавал половинки дюжине особо приближенных сподвижников.
– Ой, да когда же завяжется, наконец, хоть что-то любопытное? – недовольно сказал Вик. – Я засну скоро.
– Спи, – предложила Люция. – В твоем возрасте это куда полезней, чем облизываться на девичьи прелести.
Вик бурно возмутился. Что значит полезней? Почему бабушка всегда ставит физиологию вперед? А как же души прекрасные порывы, для развития которых необходимо возвышенное созерцание как раз таких вот сладостных картин?
– Себе противоречишь, – усмехнулась Люция. – То ты спать хочешь невыносимо, то сладостными картинами любоваться. Как предлагаешь тебя понимать?
– Как созревающего, и потому склонного к крайностям отрока, – пришел на выручку Иван.
– Верно, имяхранитель! – заулыбался Вик.
– Притом крайне малообразованного, – мстительно добавила Люция, не желающая прощать внуку оставление кадетского корпуса.
– Смотрите, смотрите, кажется, зашевелились! – вскричал отрок, уходя от дальнейшей дискуссии.
К Лео успел присоединиться Валентин, и дело «снятия кожуры» сразу пошло веселей. В считанные секунды апельсинами были наделены все двенадцать старших лаймитов. Рядовые участники церемонии начали по одному приближаться к наружным стенам святилища. Там правое плечо каждого щедро обливалось свежевыдавленным соком, звучало короткое звучное напутствие на неведомом языке. Причастившиеся, выплясывая, кто во что горазд, отходили в сторонку. Собравшись всемером, переплетались пальцами, смыкались орошенными соком плечами – точь-в-точь дольки апельсина, – образуя тесно сбитые ячейки. Свободными руками охватывали впередистоящих за грудь, притягивали к себе крепко, все крепче и крепче, вдавливаясь, вминаясь друг в друга – чреслами, животами, спинами и грудями – пока не превращались в удивительный многорукий и многоногий человеческий клубок, который, став поистине «едина плоть», принимался яростно ласкать самое себя. Семерки лаймитов постепенно соединялись в сплошную цепь, образующую живое кольцо вокруг святилища.
Стоны, хриплый смех и сбивчивое дыхание массовой оргии становились все громче и неистовей. Состав групп был различным, встречались даже однополые, и Ивану сделалось невыносимо гадко. Он наморщил нос, подавил яростное желание выругаться и отвернулся. Мандариновые деревца на фоне первых звезд выглядели куда более привлекательно, чем свихнувшиеся лимонады.
– Да смотри же ты, имяхранитель! – дернул его за руку тяжело дышащий Виктор. – Начинается!
Он нехотя оборотился.
Кольцо, напоминающее огромную омерзительную гусеницу или морское иглокожее, состоящее из десятков сегментов, пыхтящее множеством горячих устьиц, шевелящее сотнями щупиков, целенаправленно замыкалось. «Гусеница» поглощала все новые лаймитские клубки и оттого короткими толчками удлинялась, росла, будто бы стремясь поскорее впиться жадным ртом в собственный хвост. В трепетании слипшихся тел стал проступать ритм – так же, как и в какофонии звуков, складывающихся постепенно в завораживающую мелодию. Начальная неспешная торжественность церемонии нарушилась совершенно. Старшие жрецы более не ждали рассеченных фруктов от гиссерва, хватали их сами из невесть откуда появившихся корзин, раздирали пальцами и зубами и метались, втирая без разбору в торсы и лица лаймитов – куда придется.
Возбуждение передалось зрителям. Несколько человек, завороженных страстным действием сильнее остальных, срывая одежду, ринулись к лимонадам. Бешено заработали дубинки охранников. Генерал Топтыгин хватал обезумевших людей в охапку и швырял назад. Кто-то силился выбраться прочь и не мог протиснуться сквозь уплотнившуюся толпу; кто-то плакал навзрыд. Повсеместно вспыхивали и тут же угасали короткие нелепые потасовки. Близ помоста кого-то мучительно рвало. Вик, поддавшись общему психозу, дернул ворот, сделал движение вперед, но был остановлен беспощадной пощечиной Люции. Он безвольно опустился на корточки и тихонько, совсем по- детски, захныкал.
Просвет в кольце почти исчез. Через мгновение его заполнили собою двенадцать старших жрецов, обошедшихся без соединения в клубки. Почти неуловимое движение… и они поглощены единым махом. Прозвучал слитный вздох. Кольцо дрогнуло, по нему пробежала волна всплеснувших рук. Полторы тысячи ножек задвигались. «Гусеница» пришла в движение, все быстрее и быстрее разгоняя невообразимый лаймитский хоровод вокруг святилища.
Надрывно вскрикнув, Валентин обеими руками сдернул с чресл Лео Тростина шаль и дико ударил ногой в обнажившуюся промежность. Лео пошатнулся, болезненно скрючился, с запозданием обнимая бедра. Выпавший из его руки Вешний Нож сейчас же оказался подхваченным юношей.
Разводя клинки в стороны, Валентин двинулся наружу.
Он остановился в проеме внутренней стены, торжественно развернулся лицом к центру святилища и коснулся остриями камней. Фонари враз погасли, превратились в чадно коптящие огоньки. Валентин начал вполголоса, сбивчивым речитативом говорить. Слов было не разобрать, кроме одного, которое повторялось чаще других, короткого и трескучего – как будто совсем не сложного, однако такого, что повторить его Иван не взялся бы.
– Не-ет! – с отчаянием взвыл Лео и пополз к юноше, протягивая
