руку. – Нет, не смей, не смей! Ты не можешь!..
Валентин, не прекращая говорить, ждал его приближения.
Иван внезапно понял,
Он встал на колени.
На него накатила густая душная волна, состоящая из запахов человеческого пота, половой секреции, пыли, апельсинового сока и еще чего-то, едкого, кислого. Он услышал совокупный топот множества ступней и звук дыхания множества глоток. Перед глазами летела нескончаемая череда испачканных голых ног. Невероятная лаймитская тысяченожка не желала пропускать его к своему гнезду, где скоро должна была вылупиться долгожданная кладка. Его попросту отбрасывало от этой безумной, чудовищной карусели, как отбрасывает от разогнавшегося точильного круга мелкие предметы. И попробуй-ка прижмись! Он посмотрел на саднящие ладони. Кожа была ободрана. Жгло лоб и щеку, слезился и закрывался левый глаз. Подбородок тупо саднило, точно его долго и со вкусом, без излишней жестокости, но и без пощады били свинчаткой.
Даже самый закаленный металл не способен устоять перед наждаком.
Иван выпрямился во весь немалый рост, заранее понимая, что уже опоздал.
Он не ошибся. Лео Тростина, удачливого торговца оружием, толстяка-жизнелюба, умелого рассказчика, игрока и выпивохи больше не существовало. Его тело лежало подле ног Валентина и выглядело так, будто его растоптал бык.
Валентин возвышался над ним, как молочно-белое фарфоровое изваяние. Безмолвное, недвижимое, прекрасное и жуткое одновременно. Длинные волосы раскинулись над головой короной, поднятые ветром пряди напоминали витые шпили. Шаль влажно облепила стройные ноги; золотые кисти с шипением искрили. Клеванги по-прежнему касались жалами стен. Камни стен раскалились, потрескивали от страшного жара, шли трещинами и постреливали мелкими осколками; краска вздулась пузырями. Кое-где поднимались струйки дыма. Растущая вблизи стен трава потемнела и скукожилась.
Но Валентину, как и лаймитам, жар был нипочем. Они перестали быть людьми.
Аринцы безупречным обывательским нюхом почуяли, что карнавал, неожиданно обернувшись публичной казнью, грозит перейти в кровавое действо с их непосредственным участием, и поспешно рассеивались. И молчаливыми при этом их не назвал бы даже глухой. Охранники, вмиг растерявшие недавнюю удаль, стягивались к Топтыгину. Но и он, несмотря на звание-прозвище генерала, похоже, слабо представлял, как быть дальше.
Подошла Люция. От влажного, в розовых разводах носового платка, который она держала у лица, явственно припахивало вином. Иван вспомнил о круглой плоской фляжке, взятой старухой в дорогу, и ему тотчас нестерпимо захотелось промочить горло. Не обязательно вином, хотя бы водой. Он сглотнул, поискал глазами мальчишку. Не нашел. Не хватало еще чего-то. Ах да, куртки с мечами. Иван решительно не помнил, когда умудрился выронить сверток.
– Где Вик? – спросил он.
– Отправила к бричке вместе с вашими саблями. Ему тут не место.
– Ага, правильно, – сказал Иван. – Детям здесь вообще не место. Ну почему мы…
– Кончайте болтать, имяхранитель, – оборвав его, повелительно сказала старуха. – Идите туда, внутрь. Заберите моего внука, пока он не натворил еще чего-нибудь. – У нее вдруг сел голос.
– Сударыня, прошу, не тревожьтесь, – сказал Иван, взяв ее за руку. Добавил уверенно: – Я его вытащу. Только как мне туда попасть? И главное… понимаете, мальчик, похоже, слегка не в себе. В трансе, вооруженный… Короче говоря, – прекратил он юлить, – на что я имею право?
– Абсолютно на все, – сухо сказала Люция.
– На ВСЕ? – переспросил Иван. – То есть…
– Да, да, если не будет другого выхода. Топтыгин! – неожиданно громко гаркнула она. – Поди сюда. Да не один, дурак! Возьми еще вон того здоровяка. Ты, павиан, отдай свой намордник Ивану. И не сметь мне перечить, животное! Надевайте, надевайте, имяхранитель, не мешкайте.
Рожа павиана влажно блестела. Надо полгать, вспотел от усердия, когда лупцевал аринцев. Иван брезгливо принял тяжелую, промокшую насквозь маску.
– Зачем она мне?
– Проклятье! – взорвалась архэвисса. – Вы что, действительно совсем ничего не понимаете? Для чего, по-вашему, у этих работничков морды под повязками спрятаны? На светильники посмотрите внимательно. Принюхайтесь, наконец. Да мы же в гигантской опиекурильне!
Ага, сказал себе Иван. Выходит, ларчик открывается просто, секрет мы сами выдумали. Ой, не знаю, не знаю. Конечно, опийными парами можно объяснить многое. Многое, но далеко не все. Потому что эффективность наркотических курений на открытом воздухе близка к нулевой… а воистину сверхъестественный бег лаймитской карусели объяснить невозможно вообще ничем. Вообще. Самое малое, треть лимонадов движется спиной вперед. И это – почти что со скоростью призового скакуна! Нет, как хотите, но без вмешательства запредельных сил тут явно не обошлось, селезенкой чую. А стало быть, и впрямь нужно поспешать – мальчишка того и гляди угодит в еще бо?льшую беду. Иные боги, хоть и вполне лучезарные с виду, оказываются на деле самыми настоящими бесами, черными, как колодцы преисподней.
И – была уже принесена кровавая жертва.
Он молча напялил повязку на лицо.
– Генерал! И ты, павиан, – скомандовала Люция, – руки в замок! Живо, живо! Ну, поднатужьтесь. Сейчас вы перебросите имяхранителя через… через
– Мне может понадобиться дубинка.
– Топтыгин, – требовательно сказала архэвисса.
– Матушка!.. – встревожился тот. – Ты что ж это? Под монастырь меня… Лицензии ведь лишат! На каторгу в два счета… Нет, невозможно никак.
– Повсюду одни кретины, – сказала Люция устало. – Лицензии ты уже лишился, неужели не понятно? Горожане своих синяков тебе сто лет не простят. Зачем же еще со мной ссориться?
Топтыгин колебался; его рожа из красной превратилась в совсем уж багровую.
– Сударыня, а вы наведите на павиана пистоль, – посоветовал Иван. – Цельте в глаз. Дубинку придется отдать, спасая здоровье подчиненного. Так, генерал?
– Ясное дело! – с видимым облегчением согласился тот.
Вопреки ожиданиям внутри святилища оказалось совсем не жарко. От камней веяло прохладой – свежей и благоуханной. Иван осмотрелся, понимая, впрочем, что глазам верить нельзя совершенно. И, наверное, не только глазам. Это следовало учитывать.
Лаймитский хоровод, через который семь с избытком пудов его живого веса были переброшены охранниками поразительно легко, успел из гигантской многоножки превратиться в толстый, как двухсотведерная бочка, замкнутый водяной жгут. В колоссальный бублик из
