Во дворе наблюдались все признаки легкой паники. Мастеровой люд и обслуга, оказавшиеся там в неудачное время, замерли соляными столбами, опустив руки и раскрыв рты.
– Пасть закрой, бестолочь! – рявкнул кому-то Оломедас и, походя, снес бедолагу всем своим немалым весом.
Иван влетел в манеж и остановился оглушенный. Животные устроили форменный бедлам: хрипели, лаяли, фыркали и бились о стенки. Обезьяны ревели, улюлюкали и раскачивали клетки. Задыхаясь, вбежали остальные свидетели императорского метаморфоза. Некоторое время ничего не было слышно, кроме возмущенных криков зверья. Но вдруг животные настороженно смолкли. В левом верхнем углу здания, там, где имелось чердачное окошко, возникло какое-то движение. Существо, черное и изменчивое, как чернильная клякса, втекло внутрь. С чавкающим звуком прянуло в противоположный конец манежа.
– Ставни! – в голос рявкнули Иван и Оломедас и, не сговариваясь, ринулись к окнам: один вправо, другой влево. На распутывание узлов времени не тратили, просто резали веревки, и ставни с оглушительным грохотом падали, открывая доступ в манеж закатному свету.
Еще одна тварь, неестественно выгибая суставы, втекла под потолок из чердачного окна и стремительно понеслась за первой. Зверье в клетках вновь обезумело, завизжало, заверещало, лай перешел в сип, крики – в жалобный скулеж. Черные существа дали несколько кругов по потолку. Странно было наблюдать за их гонкой, сопровождаемой звериным воем и странными чавкающими звуками. Судя по всему, их издавали присоски, отлипающие от поверхности. Наконец второй монстр настиг первого. Истошный рев сцепившихся бестий затопил манеж и перекрыл скулеж остальных животных. С потолка просыпались пыль, труха и деревянная стружка, снятая мощными когтями. Живой клубок под потолком вдруг распался надвое, стек на землю, будто тягучая смола. Здесь, в проходе между клетками, в паре шагов от изумленных людей, один зверь вцепился жуткой пастью в загривок другого, бросил его себе под ноги и навалился сверху.
– А другая-то тварь действительно самка! – прошептал доктор Август, широко раскрыв глаза.
Иван усмехнулся и подошел к клетке, стоящей ближе других к беснующимся тварям. Перепуганная обезьянка, судорожно вцепившись в решетку, во все глаза следила за совокуплением монстров. Имяхранитель поднял с пола кусок дерюги, набросил на клетку.
– Тебе не стоит видеть то, что здесь будет, маленький брат.
Самка щерила зубастую пасть, выгибала шею и грызла чешуйчатую шкуру на шее самца, но тот лишь громче ревел и двигался сильнее. Как и предсказывал Оломедас, шерсть и кровь летели во все стороны. В конце концов, самец удовлетворился, успокоился и резким движением хищной пасти вырвал кусок плоти из загривка самки. Та заревела, вздернулась на все четыре конечности. Но задние ноги подкосились, и горький вопль боли и отчаяния взлетел под потолок манежа. Тварь взвыла еще раз, а потом злобно уставилась на людей и лязгнула челюстями. Звук вышел такой, как при скрещении двух клинков.
– Если он ее отпустит… – сипло начал Август.
Оломедас обнажил шашку, Иван покрепче ухватил кистень.
Карл Густав, проникновенно шепча, с разведенными руками осторожно двинулся к самцу. Тот качался и не сводил с доктора полыхающих глаз. Однако стоило доктору громко произнести «…девять, десять!», как жуткий взгляд померк, затуманился, глаза заволокло пеленой. Зверь с хрипом повалился Карлу Густаву под ноги.
– Кончай ее! – скомандовал Диего и первый взмахнул клинком.
…Еще хрипела добиваемая самка, еще верещало зверье, сытое запахом крови и смерти до судорог, но все было уже кончено. Уходил зверь и возвращался император. Враз похудевший, истерзанный, с расцарапанной шеей, но живой и мерно сопящий в гипнотическом сне.
Палому трясло. Времени оставалось все меньше, и ее почему-то все сильнее терзало предчувствие, что ближайшей ночью произойдет дурное, непоправимое. Чьим-то недобрым промыслом события складывались так, что двое предыдущих суток она спала урывками, да почти не спала. Этой ночью, чувствовала Пальма, согласно закону истощения человеческих сил, она просто отключится. И это тогда, когда спать категорически нельзя! Иван исчез, с охранкой она рассорилась сама, беречь Анатолия было некому.
Конечно, ноктис юного Ромаса был еще слишком незрел, и «несъедобен», чтобы всерьез заинтересовать горгов. Лунные звери охотятся только на тех ноктисов, которые уже напитались соком, превратились в зрелые плоды. Но пуганая ворона куста боится; эвисса Уэва боялась даже шелеста листьев.
И тем более Палома даже загадывать не бралась, до каких пределов коварства могут дойти двуногие придворные хищники и откуда ждать молниеносного удара. С тех пор, как автомобиль охранки увез ее из домика в пригороде обратно в столицу, «заговорщица» непрестанно чувствовала между лопаток чей-то острый взгляд. Однако, обернувшись, никого за спиной не находила.
– Я сплю…. Я неимоверно хочу спать… мне необходимо выспаться!
Палома буквально изводила себя внушением. Но стоило сомкнуть веки, как перед глазами вставала жуткая картина – беззащитного юного ноктиса рвут на куски горги, которых подгоняют люди с алебардами и в низко надвинутых черных островерхих капюшонах. Там, где под ними прячутся лица, колышется густая темнота, лишь глаза горят донным пламенем.
Палома пыталась занять себя делом, но все валилось из рук. Неодолимым порывом души – бросить все, выскочить за дверь и бежать к сыну! – сдувало мысли, любые попытки хоть чем-то заняться.
– Я не выйду из дома… не выйду! – упрямо твердила она, на ходу закрывая глаза. – Они только и ждут, чтобы я привела их к Анатолию. Нет, нет, нет!
Но проходило время, весы склонялись в другую сторону, и Палома начинала твердить, что именно во время полной луны она больше всего необходима сыну. Ведь ноктис малыша так непоседлив и текуч.
– Он убежит, улетит, утечет сквозь пальцы, – шептала в ужасе несчастная, – и я ничего не смогу сделать.
В смятении она бежала к двери, застывала на пороге и, стиснув зубы, возвращалась.
К наступлению сумеречной поры дом в прибрежной части Пантеонии стал напоминать бьеннале абстракциониста. Предметы обихода разбросаны по полу, посреди гостиной откуда-то взялась кухонная утварь; одежный шкаф распахнут настежь и разворочен, а безжалостно скомканные дамские туалеты валяются на стульях, на столе и даже под диваном.
С первой же звездой Палома не выдержала, спешно обулась, подхватила сумочку и, как подстегнутая, выбежала из дома.
– Они идут, – доложил возмутительно хладнокровный Патра Диего Оломедасу. – Толпы вооруженных людей приближаются к дворцу со всех сторон. Гвардия ждет приказа.
– Без команды оружие не применять, – распорядился шеф охранки. – Бригадира гвардейцев ко мне!
Через минуту командир преторианцев, здоровяк с грустными синими глазами уже стоял перед Оломедасом и выслушивал распоряжения, отмечая каждое кивком.
– Дважды по взводу отрядить на крышу к слуховым окнам над опочивальней императора! А если приблизится к окнам какая угодно тварь – рубить! Снять караулы с наружных ворот, перевести во дворец. Два взвода направить для охраны комнаты связи. Один взвод – в
