Утром, накануне дня отхода, обозрев мои туалеты, обломок забраковал все. Потащил к модистке.
– Никуда не годится. Слишком много рюшей и оборок. И вообще… – В карете Иван провокационно умолк.
– Что вообще?
– Юбка без рюшей гораздо лучше, чем юбка с рюшами, короткая юбка без рюшей, гораздо лучше чем просто юбка без рюшей… – усмехаясь, обломок сделал многозначительную паузу.
– Продолжай, – голос у меня предательски дрогнул.
– А штаны гораздо лучше, чем короткая юбка без рюшей.
– Ты хочешь, чтобы я надела мужеское платье? – Все же есть на свете вещи, которыми можно удивить даже дуру.
– Хочу, – Иван энергично кивнул. – И ты наденешь!
– Но дамы не носят мужские штаны!
– Ты не обычная дама. Иначе не собралась бы за меня замуж!
Модистка долго не могла понять, чего от нее хочет здоровенный громила с холодными глазами, а когда уразумела, посмотрела на меня, как на несчастную жертву, обреченную на жестокое заклание.
– Дама в штанах? – В крайнем изумлении мастерица чуть не уронила ножницы. – Где же это видано – дама в штанах?
– Не упустите возможности первой одеть женщину в штаны, – холодно пророкотал Иван. – Обессмертите свое имя, далее аншлаги, слава, строчка в летописи и лавры первопроходца, точнее, первопроходицы.
Я уже научилась худо-бедно разбираться в тонах и полутонах Ивановых обертонов, и сейчас под внешней коркой изо льда просто неистовствовал гейзер издевки. Сама чуть не прыснула.
– Впрочем, возможны варианты, – продолжал мерно давить обломок. – Вы отказываетесь, но находится некто, скажем, на соседней улице, который возьмется за наш заказ. В таком случае…
– Я согласна! – выпалила модистка.
– Для дамы два морских костюма с кепи, две пары высоких ботинок со шнуровкой, на низком каблуке, рукавицы из плотной брезентовой ткани, два дождевика. Все должно быть готово к вечеру. За вещами заедет посыльный.
Милая бумага, я правильно сделала, что не поведала тебе подробности нашей спонтанной страсти тем замечательным полднем. Так вот – забыть, закрасить те строки белой краской и написать поверх то же самое, только в три раза толще и жирнее. В тот раз я летала, этой ночью улетела и могла не вернуться. Зверь, животное, мастодонт! Вот только глаза холодные и трезвые. Жуткие глаза, бездонные глаза, страшные глаза! И я хотела за него замуж, то есть хочу? А не замерзну одним прекрасным жарким днем? Кажется, я переоценила силу своей глупости и недооценила авантюризм Ивана. И, по-моему, я не такая дура, как обо мне думали соседи, во всяком случае, трезвомыслия во мне гораздо больше, чем представляется на первый взгляд. Тебя, милая тетрадь, я возьму с собой в круиз, капитан будет вести свой судовой журнал, я – свой. Все, спать! Завтра уходим. Тяжелый денек предстоит.
В лучшие свои времена я знавала в свете нескольких дам, коим подобное мероприятие, безусловно, пошло бы на пользу гораздо больше, чем мне. У них десяток-другой килограммов просто просился вон с необъятной талии, я же… на несчетных милях пути подрастеряла те элегантные телеса, что приводили в восторг мужское население нашего дома, подсохла, истончилась и превратилась в перевитую веревку. Вот только грудь решительно отказалась усыхать и распирает на мне – тощей, будто швабра, моряцкую куртку, как опара. К тому же и зад под морским костюмом стал играть так, как не играл до сих пор. Казалось бы, куда мне против прежней, однако даже дед-капитан сделал Ивану одобрительный жест. Впрочем, как показала жизнь, к себе я слишком пристрастна и в данном случае склонна положиться на мнение мужчин. Милая бумага, я красивая?
Капитан ведет яхту, руководствуясь навигационной линзой, которая всегда показывает на север, а также обозначает пройденный путь, силу ветра и скорость течения. Мужчины говорят о каких-то микродаймонах и упорядоченных колебаниях корпускул в газе флогистоне, а я полагаю, волшебство, не иначе. Обычно мы идем вечером и ночью, днем яхта стоит, и мы с Иваном предаемся разнузданному ничегонеделанью. Обломок запросто берет меня на руки, сбрасывает в море и ныряяет следом. Плаваем голышом, а дед-капитан смотрит на нас мечтательным взглядом и предается воспоминаниям. Все понятно, когда-то и он был молодым.
Идем вдоль кольца островов, иногда заходим в порты и высаживаемся на берег. День провели на острове Котрику, где выращивают виноград для мадеры, столь любимой Иваном. Виноград тут зреет круглый год, урожай собирают с интервалом в месяц, и мы попали в самый разгар. Иван повел туда-сюда хитрым взглядом и живо пристроил меня к давильному чану. Виноград давят, милая бумага, голыми ногами в огромном чане, подобрав юбки повыше. На берег я сошла одетой в традиционное дамское платье, дабы не шокировать местную пасторальную публику, посему, юбку в чане пришлось задрать чуть не до бедер во избежание брызг. Виноградный сок с одежды уходит очень неохотно, да почти не уходит, вот и приходится беречься, и, между прочим, я ничем не уступаю тутошним виноградным принцессам! То-то местные виноградари все глаза проглядели, косясь на мои ноги. Иван только холодно усмехался, глядя на их окосевшие лица. Милая бумага, а я красивая!
На острове Ифидис мы пробыли два дня. Иван потащил меня в горы, туда, где расстилаются необозримые пастбища, а несметные отары овец и коз являют собой такую же привычную деталь пейзажа, как туман, который непонятно откуда берется и непонятно куда уходит. На мулах мы поднялись в самое поднебесье, в селение, что приютилось на крохотном пятачке у подножия настоящих, скалистых гор. Удивительные вещи происходят с погодой! Стоило въехать в ущелье, как нас отрезало от привычной жизни, будто ножом. Минуту назад жарко светило солнце, словно нехотя колыхался знойный воздух, но, похоже, духу ущелья до всего остального мира не было никакого дела. Порядки тут он установил свои. Я плотнее закуталась в покрывало, подняла голову в небо, затянутое тучами, и обреченно улыбнулась. «Все это ненадолго и скоро пройдет, всего лишь погодное сумасшествие в отдельно взятом ущелье, – убеждала я себя. – Просто это такое волшебство. Эка невидаль!». А вскоре и вовсе перестала обращать внимание на хмурое небо, благо было чем занять глаза.
В селении Иван быстро договорился о постое на два дня. Мы расположились в просторном деревянном доме, и наутро обломок пообещал показать диво дивное. Деревенские кровати – суть нечто неописуемое! Огромные, непоколебимые, ножками им служат мощные столбы толщиной с Иванову голень, подушки – перьевые, перины – пуховые, и ко всему запах дерева, сносящий голову напрочь. А еще ты всю ночь дышишь ароматом полевого разнотравья и утром вовсе не удивляешься тому, что снились цветы.
С первыми петухами обломок сдернул меня, сонную, с кровати и куда-то понес на руках прямо в одеяле. Только-только занималась заря, справа и слева что-то мелодично позвякивало, пронзительная утренняя свежесть кусала за руки и ноги, и спросонок я порывалась встать и открыть дверь – все казалось, что кто-то терзает дверной колокольчик. Однако нега пересилила, и я в дреме лишь опасливо высунула нос наружу и под одеялом знобливо поежилась.
– Пришли, – шепотом пророкотал обломок и легонько меня встряхнул.
Пуховый конверт развернулся, и я осталась с миром один на один, причем в одной лишь тонкой ночной сорочке. Впору было завизжать от утренней сырости и прохлады. Но от того, что увидела, желание по-бабьи голосить вмиг пропало. Я послушно сползла с Ивановых рук, босиком встала в росяные травы, сама подхватила одеяло и робко выглянула за край обрыва. Еще не взошло солнце, небо лишь чуть просветлело на востоке, все кругом было серым-серо, но внизу, под ногами, серебристо-
