Брожение, начавшееся вскоре после перехода на польские земли, нарастало непрерывно, мудрый человек им долго пренебрегать не мог. Хотя большинство громко жаловавшихся на свою сиротскую судьбинушку успели уже в этом году награбить больше, чем за всю свою предыдущую жизнь, игнорировать их требования ВЫБОРНЫЙ командир был не в состоянии, иначе быстро перестал бы быть им. Казацкие отряды также стали отделяться от войсковых колонн, и потери в войске немедленно резко увеличились.
В немалой степени величина потерь объяснялась резким ростом численности казацкой конницы. За год она увеличилась как бы не в десять раз. Конечно, все севшие в седло и раньше умели ездить верхом, но как всадники людям научившимся ездить на коне раньше, чем ходить, они уступали во всём. Хмельницкому оставалось молча сожалеть, что прекрасные черкесские и польские кони достались большей частью бывшим селянам, воинское искусство только начавшим осваивать, а вступившие в казацкое войско ногаи, прирождённые наездники, остались со своими малорослыми лошадками и без доспехов.
'Вот из кого надо гетманскую конницу строить. Они ногами ходить хуже умеют, чем на лошади сидеть, дать им коней покрупнее и посильнее, доспехи какие-никакие, командиров из шляхты или московских дворян, тогда они всех сокрушат. И верными мне лично будут. Надо будет поговорить с Аркадием, он грозился завалить казаков чугуном и железом, кроме пушек и ружей, неплохо бы и доспехов своих наделать. Где б ещё столько добрых коней найти… дорогое удовольствие — боевой конь'.
Раз уж вся конница рассыпалась для грабежа, взяли неожиданными ночными налётами несколько богатых замков и небольших местечек. Осознав, что дальнейшее продвижение на север опасно, Богдан Зиновий решил ограничиться ограблением центра Великопольши. Врагов здесь уже сотни лет не видели, было чего взять.
Тем временем казацкая флотилия продолжала движение на север. Сначала по Бугу, потом по Висле. То и дело им приходилось высаживать десанты на плывшие туда же баржи с зерном. Вопреки здравому смыслу никто и не подумал запрещать его вывоз из разорённой страны. Да, собственно, и некому это было делать. Золотые шляхетские вольности позволяли помещикам совершать почти любые глупости и преступления, а пресечение их, наказание виновных, были связаны с серьёзными, часто непреодолимыми трудностями. Вот и спешили пополнить свой кошелёк шляхтичи из незатронутых войной районов за счёт вывоза хлеба, немало не беспокоясь о пропитании горожан и селян из пострадавших от набегов поветов. Однако многим из них дождаться денег за отправленный в Гданьск хлеб было не суждено.
Главный порт Речи Посполитой был очень хорошо, по новейшим разработкам европейской военной мысли, укреплён. Гданьский магистрат понимал соблазнительность своего города для пиратской братии и денег на его превращение в неприступную крепость не пожалел. Штурм таких бастионов для любого врага означал страшные потери без малейшей уверенности в его успешном исходе, а осаждать порт с крупнейшими в Европе зерновыми складами — заведомая глупость.
Каторжный, руководивший судовой ратью, и не собирался брать его штурмом или, тем более, осаждать. Расчет делался на внезапность появления казаков у стен города. Далеко не мультяшный Винни- Пух первым понял благотворность неожиданного утреннего появления в гостях. Никто в Гданьске не ждал ещё далёких от города врагов, как они, преодолев за вечер и ночь более сотни вёрст, попытались взять налётом два бастиона, прикрывавшие канал, ведущий к желанному острову Складов. Много раз у них проходили такие фокусы в Чёрном море, но сейчас к казакам прилетела птица Обломинго. Потом они уже узнали, что комендант накануне неожиданно для всех удвоил дозоры на стенах и предупредил о расстреле любого задремавшего часового. Город хоть и назывался тогда Гданьском, по сути, был Данцигом, с преимущественно немецким населением и почти полной автономией. Соответственно и возглавлял оборону немец имевший большой военный опыт, ведь уже двадцатый год на полях Германии шла беспримерная для неё бойня. В полную безопасность комендант, битый жизнью и врагами волчара не верил в принципе. Судьба в очередной раз подтвердила его правоту.
Сунувшиеся на бастионы пластуны не остались незамеченными, дозорные подняли стрельбу, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, казаки отступили. Посовещавшись, старшина судовой рати решила, что делать здесь больше нечего. В конце концов, барж с хлебом они уже немало захватили, на обратном пути, если поискать в притоках Вислы, наверняка ещё их можно найти, а бросаться на мощную, готовую к обороне крепость… дурных нету, поздыхали. На предложившего выйти в море и пограбить там — мачты многочисленных судов виднелись издалека — посмотрели, как на придурка. Один из полковников, ходивший ещё с Сулимой против шведов, объяснил возжаждавшему морской славы:
— Ты эти корабли хоть раз вблизи видел? На них пушки стоят, да не одна-две, много, такие, что в жерло ствола твою голову засунуть можно. Нам наоборот, побыстрей отсюда сваливать надо, пока они на помощь полякам в реку не заглянули.
Одно из больших достоинств чайки — ненужность разворота при смене курса на сто восемьдесят градусов. Предав погибших водном погребению, казаки отправились обратно. По пути брали уже захваченные баржи на буксир, выискивали в притоках и захватывали другие судёнышки с зерном, Висла была в это время полна их, Речь Посполита тогда была главным поставщиком хлеба в Европу.
Правда, вскоре уже Каторжному пришлось принять к сведению бурчание казаков о тяжести буксировки барж против течения. Срочно были высланы команды для организации бурлачной службы. Хватали крепких мужиков, даже если они требовали уважения к своему шляхетскому статусу, и запрягали их в бурлачные лямки. Баб с собой захватывали только молодых и красивых, их ведь тоже тащить против течения надо было. Послали гонцов и к Хмельницкому, тот прислал для охраны речного хлебного каравана десять тысяч всадников.
Оставшиеся невдалеке от Варшавы союзные войска увеличили активность, привлекая к себе максимальное внимание погромами уже местечек и замков. Узнав, что в конце сентября Каторжный вышел к границе Литвы, двинулся обратно на русские земли и Богдан. Выполнить всё задуманное его войску не удалось, но хлебный запас в его гетманстве определённо образовался. Учитывая, что немало волов и зерна было очень дешёво закуплено в Молдавии и Валахии за полноценные деньги, в Литве — за фальшивые, появилась надежда на относительную сытость зимой, без мора от голода.
Погуляв на прощанье в Киеве, Аркадий в сопровождении джур и охраны, всего около двух десятков людей, выехал поглядеть домну и её продукцию. Проезжая мимо очередной церквушки, обратил внимание на лицо одного из просивших милостыню на паперти нищих. С провалившимся носом, отвалившимися ушами, пятнами на щеках… приснится такой — с воплем проснёшься. Попаданцу сразу поплохело.
'Сгнившие хрящи — это же признак проказы! Они что, здесь по улицам бродят? Ёпрст!!! Куда власти смотрят?!'
Придержав коня, мотнул головой, подзывая самого толкового из своих джур, Юрку.
— Юр, сейчас на паперти заметил человека со сгнившим лицом. Это что, прокажённый?
— Не-е, не прокажённый вроде. Я тоже его заметил. Это Сидор Безносый, добрый казак раньше, говорят, был. Вражеские пули и сабли ему вреда не смогли сделать, из самых тяжких боёв без единой царапинки выходил, да поймал на бабе злую болезнь. Стал гнить заживо. Из казаков его турнули, кто захочет рядом с таким за вёслами весь день сидеть? Да и здоровье у него… сами видите, ни к чёрту. Теперь вот на паперти стоит, Христа ради на пропитание выпрашивает.
От слов джуры Аркадию поплохело ещё больше. Аж в глазах помутилось на мгновение.
'Сифилис… господи боже мой, сифилис… его вроде ещё Колумб вместе с табаком в Европу завёз, за что ему особое и отдельное спасибо. Собственно, я ведь и не забывал об этом, просто… ушло как-то в уголок памяти… и не вспоминалось. Минутку, минутку, так я, гуляя напропалую, его вполне мог подхватить?.. И совсем не факт, что не подхватил?..'
Трусом Аркадий не был, но перспектива сгнить заживо его пробрала до мозга костей. На какое-то время он даже выпал из реального мира, продолжая ехать на автомате. Ничего не видел и не слышал, сосредоточившись на своих мыслях и переживаниях. Причём вторых поначалу было настолько больше, чем первых, что передать словами его размышления было бы крайне затруднительно. Получилось бы нечто
